Не понимаешь? Ты просто осмыслить не в состоянии, что тебе доверено. Насколько это ответственно. Наивысшая степень доверия, ну и меры предосторожности соответствующие. Или ты хочешь, чтобы у тебя дома люди из Федеральной службы охраны поселились?

Вот это ключевое слово «доверие» меня впоследствии веселило особо, потому что доверием, в том смысле, в котором это слово обычно употребляется, тут и не пахло. Выделенный мне офис располагался на пустыре, в одноэтажном помещении бывшей мастерской по металлоремонту в Котлякове и окружен был высоким забором. Снаружи колючую проволоку видно не было, но, если бы кому и взбрело в голову через забор перелезть, он бы тут же повис на спиралях с внутренней стороны, дожидаясь, пока его снимет круглосуточно бодрствующая охрана. Система видеонаблюдения работала по всему периметру плюс у съезда с Пролетарского проспекта на ведущую к офису раздолбанную бетонную полосу, но и внутри все комнаты, коридор и даже, как я думаю, туалеты были нашпигованы камерами. Все картинки выводились в спец-комнату, где постоянно находились три охранника в одинаковых синих костюмах.

Сразу же за входной дверью помещалась небольшая каморка для хранения личных вещей — не только три назначенные работать со мной женщины, но и я сам, прибыв в офис, оставляли там в металлических ящиках с цифровыми замками все личные вещи — от мобильных телефонов и авторучек до ключей. Потом надо было пройти через рамку металлоискателя и в сопровождении очередного стража проследовать к кабинету. Страж прикладывал указательный палец к черной пластмассовой коробочке на дверном косяке, коробочка издавала пронзительный писк и подмигивала зеленым, дверь открывалась. Охранник заходил, оставляя меня снаружи, через минуту выходил обратно и, изображая улыбку, делал приглашающий жест.

На столе, прямо передо мной, покоилась красная кожаная коробка с документами. Чаще всего бумажек в ней было немного: рутинные переброски со счета на счет, поручения на оплату поступивших инвойсов, инструкции поверенным тех или иных трастов. Несмотря на то, что в каждом трасте я числился протектором, то есть лицом официальным, мои письма поверенным всегда начинались с непременного реверанса — все нижеследующее ни в коей мере не должно повлиять на решения, принимаемые вами свободно и независимо, но всего лишь предназначено для доведения до вашего сведения моей личной позиции по данному вопросу, каковая может быть вами полностью проигнорирована.

Самый занюханный чиновник любой контролирующей инстанции в любой юрисдикции мира прекрасно знал, что на деле этот реверанс именно реверансом и является, поскольку личная позиция протектора незамедлительно будет превращена поверенными в юридически безупречную директиву, обязательную для исполнения всеми компаниями, находящимися под зонтиком данного траста. Но ни одна контролирующая инстанция в мире ровным счетом ничего не могла с этим поделать, потому что формально полную ответственность поверенные принимали на себя, транслируя инструкции директорам компаний, контролируя денежные потоки и даже изменяя при необходимости состав бенефициаров траста.

Потому что исключительно протектор и никто иной имеет право назначать и увольнять поверенных, сам же он — пока жив — несменяем и уйти с боевого поста может только добровольно уволившись. И он же имеет право приостановить исполнение любого решения поверенных, если сочтет, что оно идет вразрез с интересами бенефициаров.

Так что в некотором метафизическом смысле мне и вправду было оказано доверие, просто все мои действия контролировались настолько жестко, что распознавать однажды оказанное доверие на фоне постоянно проявляемого недоверия было совсем непросто.

Иногда красная коробка разбухала до переполнения. Это могло происходить при передаче в тот или иной траст новых активов, о происхождении которых я мог только догадываться. Или же трасты вдруг начинали активами обмениваться — это означало, что подводная часть айсберга приводится в соответствие с некими процессами, идущими на видимой всем надводной части. Как правило, после появления моей подписи на сопровождающем письме к поверенным можно было в этот же вечер или на следующий день узнать из телевизионных новостей о новом правительственном назначении или о смене председателя совета директоров в одной из госкомпаний.

Если бы я был склонен преувеличивать свое значение в специфической иерархии российского государственного устройства, я мог бы сказать, что являюсь той самой последней инстанцией, которая передвигает чиновников по вертикали и горизонтали, распределяет сферы влияния, создает действенную систему сдержек и противовесов — эффективнейшую систему, потому что построена она была не на зыбких основаниях административного или еще какого-нибудь права, а на освященных веками принципах свободного рынка. В этой системе любая административная позиция имела точно определенную стоимость, и занять эту позицию можно было только заплатив. В этой системе не было места тривиальному жульничеству — я представлял собой единый расчетный центр, где дебит всегда совпадал с кредитом и где каждый гарантированно получал то, что хотел, если мог за это заплатить столько, сколько полагалось.

Но поскольку мания величия была мне несвойственна, я свое место в системе определял как должность начальника канцелярии, без визы которого на белый свет не появится ни один документ — приказ, указ, распоряжение, — будь он хоть дважды подписан президентом и всеми министрами.

Хотя и это сравнение не совсем точно, потому что дополнительно я выступал еще и в роли судебного исполнителя.

Время от времени осуществлялись рокировки между двумя трастами, когда активы оставались на своих местах, но менялись местами бенефициары. Я понимал так — и это подтверждалось в ближайшем новостном выпуске, — что министр А занял место министра Б, а министр Б теперь управляет соответствующим ведомством министра А. Но случалось и так, что бенефициары какого-либо траста исчезали вовсе и более нигде не появлялись. В этом случае в новостях говорили невнятно о переходе на другую работу без указания таковой или — более внятно — об отстранении от должности на период расследования.

Осиротевший траст всегда получал одного-единственного бенефициара, гражданина Люксембурга Франсуа Отона, которого я неизменно рекомендовал послушным поверенным, указывая, что паспортные данные мсье Отона прилагаются к настоящему письму.

Я полагаю, что их кто-нибудь прилагал, но точно не я. Паспорта мсье Отона, как и прочих документов, содержащих его персональные данные, я никогда не видел.

Для меня назначение Франсуа Отона бенефициаром очередного траста неизменно ассоциировалось с чем-то из петровских времен — «а имущество означенного вора, особливо земли, дворцы, экипажи, равно как и многоценную утварь, отобрать в казну, самого же сечь бичом, рвать ноздри и определить в бессрочную каторгу с лишением чинов, самого дворянства и всех прав состояния».

Хотя порки бичом и каторги в действительности не наблюдалось: считалось, по-видимому, что лишение прав состояния настолько тяжело само по себе, что можно ограничиться условным сроком