за ненадлежащее исполнение служебных обязанностей или не имевшее тяжелых последствий злоупотребление ими.

Но этот люксембургский кукушонок, вышвыривающий проштрафившихся бенефициаров из насиженных гнездышек, особо заметен был еще и тем, что из всех известных мне он был самым, так сказать, бенефициаристым: трасты с его присутствием не просто были сравнимы по финансовому могуществу со всеми остальными трастами вместе взятыми — они их превосходили в разы.

Помимо красной кожаной коробки на столе находились экран компьютера и клавиатура. Местонахождение процессора мне установить так и не удалось — провода уходили в тумбу стола и исчезали в полу. Выхода в Интернет не было: компьютер был подключен к локальной сети, и я мог посылать запросы и получать в ответ необходимую информацию. Опция сохранения данных отсутствовала начисто — запрошенный файл существовал только пока он был открыт, а если я его по неосторожности закрывал, то приходилось запрашивать заново. Само собой разумеется, что и скопировать ничего было нельзя — дисководы и разъемы для флешек отсутствовали начисто.

Еще был пульт с кнопками — можно было включить плазменный экран на стене и выбрать канал. Или попросить, чтобы убрали посуду после обеда, чтобы принесли кофе. Или сообщить, что мне нужно позвонить в город. В последнем случае за мной приходил охранник, сопровождал меня в отдельную комнату, где находился так называемый протокольный телефон, и деликатно удалялся, прикрыв за собой дверь. Сомнений в том, что все мои телефонные разговоры пишутся, конечно же, не было.

Двадцатого числа каждого месяца в красной коробке оказывалась выписка с моего счета в Сбербанке, подтверждавшая зачисление официальной части моей заработной платы, и еще одна выписка — из сингапурского отделения Баркли, о получении компанией Тредмилл оплаты за оказанные ею консультационные услуги. Компания Тредмилл принадлежала трасту Лерна, единственным бенефициаром которого был я.

Протектором же Лерны числился сам мсье Франсуа Отон, что определяло, по-видимому, мою номинальную принадлежность к наивысшему номенклатурному уровню.

Что еще о моей работе? Когда день заканчивался, я нажимал кнопку на пульте, появлялся охранник со списком и сверял с ним содержимое красной коробки. Знать английский язык ему нужды не было — в списке значились порядковые номера документов и количество листов в каждом. Закончив сверку, он провожал меня до камеры хранения, ждал, пока я распихаю по карманам мобильный телефон, ключи и прочие личные вещи, после чего подводил к машине, осведомлялся: «Куда едем, Константин Борисович?» — и отдавал водителю соответствующее распоряжение.

Если по дороге у меня появлялись другие планы, водитель Семен, услышав об изменении маршрута, с кем-то связывался, неслышно бормотал нечто в прикрепленный к воротнику микрофон и получал подтверждение. Иногда, прежде чем доставить меня в новый пункт назначения, он заметно снижал скорость или делал пару кругов, не очень умело притворяясь, что заблудился, или выбирал запредельно окольный маршрут.

Эта задержка была нужна, очевидно, чтобы успеть организовать в новом месте наружное или иное наблюдение.

Из рассказанного должно быть понятно любому, что я находился под исключительно жестким круглосуточным контролем. С одной стороны, это и понятно, учитывая чрезвычайно конфиденциальный и весьма щекотливый характер порученной мне работы, так что я, будучи человеком сознательным, воспринимал все это как неизбываемую неизбежность, но где-то в глубине души было и обидно, поскольку уж что-что, а доверие я всей своей биографией должен был заслужить.

Помню свой первый и единственный разговор с Фролычем на эту тему. Мы встретились в «Узбекистане», где нас отделяли от общего зала два столика, за которыми сидели лениво ковыряющиеся в салатах молодые люди в одинаковых костюмах.

— Ну как у тебя жизнь? — спросил без особого интереса Фролыч. — Работается нормально? Всем доволен?

— Старик, — сказал я, решив сразу брать быка за рога, — зачем ты меня туда пристроил?

Фролыч поморщился.

— На такое место не пристраивают, — объявил он. — На него отбирают. Оно, если хочешь знать, единственное такое во всей стране, может быть, даже в мире. А желающих на него — если бы про него стало известно — армия бы целая выстроилась. Рекомендовал тебя — да, я. Но всего лишь рекомендовал. А отбирали из, — он продемонстрировал мне раскрытую ладонь, — вот из скольких. И тут уж ни мое слово, ни еще чье-либо, ничего значить не могло. Это ты, — он покрутил головой, — просто вытащил счастливый билет. Единственный на полтораста миллионов.

— И при этом мне не доверяют?

Фролыч посмотрел изумленно и даже есть перестал.

— Ты про что?

Я осекся. Рассказывать Фролычу про внутренние порядки в офисе, хотя он про них вполне мог в общих чертах знать, было грубейшим нарушением правил. Поэтому я просто кивнул в сторону столиков с молодыми людьми.

— А! Это! Ну а при чем здесь недоверие? Тебя же не стерегут, тебя охраняют. Если хочешь знать, то система твоей личной охраны почти такая же, как у Первого (он так это слово произнес, что я отчетливо увидел заглавную букву), но устроена по другому принципу: тебе видно, да и то не всегда, а для окружающих она незаметна. А ты как хотел? Его еще могут переизбрать, а тебя не переизбрать, ни переназначить никто не может. У тебя работа пожизненная. Поэтому тебя и охраняют как… как бриллианты английской короны. Случись что… не дай бог, в общем.

— А уехать я могу?

— Куда?

— Ну, не знаю… на Багамы. Или в Индию. Я в Индии никогда не был.

— Забудь, — категорично заявил Фролыч. — Я, конечно, не знаю, как сейчас это решается, но пойми: ты числишься в той категории, которой любая заграница заказана. Ты же носитель, понятно? Это как… ну как Королев, к примеру. Внутри страны — нет проблем, я так думаю. Просто берешь карту, тыкаешь пальцем — и назавтра ты уже там. Если в этом месте, куда ты ткнул, ничего нет, кроме тайги и болота, то к твоему приезду построят, можешь не сомневаться. Ну там, с учетом специфики твоей деятельности, надо будет как-то организовать все, чтобы процесс не прерывался, ведь у тебя же заместителей быть не может, но это все решаемо.

На следующий день я провел эксперимент — набрал на своем компьютере текст, свидетельствующий о намерении уйти в двухнедельный отпуск, предпочтительно к Черному морю, и нажал кнопку «отправить». К вечеру текст вернулся с лаконичной и анонимной резолюцией: «Несвоевременно».

Часто мне становилось тошно от всей этой ежедневной рутины. Были дни, когда обработку красной коробки я завершал за пару часов, а иногда она оказывалась просто пустой с самого утра. Я смотрел однотипные теленовости на всех российских каналах, когда начинались ток-шоу, переключался