меня, никого не было, если не считать трех незнакомых теток в черных платьях, которые все говорили и говорили о святых отцах, чудотворных иконах да паломнических поездках.

Я вообще в незнакомом обществе никакую беседу поддержать не могу, а на эти темы уж тем более, так что я сидел у края стола и тупо молчал, а они все говорили, и что меня больше всего поразило, так это, что Людка самое активное участие в этом принимала, а я и не знал, что она всей этой белибердой увлекается. Просидеть час молча и сразу уйти как-то неприлично было, да еще меня начало развозить от ранее выпитого, и всякие мысли начали в голову лезть, и я стал Людке подмигивать дескать есть разговор и давай выйдем в другую комнату, потому что при этих тетках ничего не получится. А одна из теток мои подмигивания раньше Людки заметила и говорит мне слащавым голоском: «Вы, уважаемый, не надо тут гримасничать, мы серьезные вещи обсуждаем, типа делимся религиозным опытом, а вы нас вводите в соблазн, и это большой грех». Так бы я это стерпел и даже извинился за неприличное поведение, но поскольку во мне играли четыре дринка виски и еще три джина с тоником, я обиделся, встал, хотел кулаком по столу шарахнуть, но передумал — просто нарочно перевернул стул с грохотом и пошел на выход, чтобы никого в соблазн не вводить. Людка за мной побежала, дверь прикрыла в гостиную, а все равно говорит шепотом, чтобы теткам не слышно было: «Ты что, Костик, Квазимодо мой родной, что уж ты так? Просто ты не совсем удачно пришел, сейчас такое время, когда мы собираемся и разговариваем обо всем этом, но через семнадцать дней уже Пасха, ты тогда приходи, и мы посидим вдвоем по старой памяти, придешь?»

Не был бы я пьян в тот вечер, я бы такого себе не позволил, но тут в меня какой-то бес вселился. «А ты вообще знаешь, зачем я пришел?! — ору я, и наплевать, слышат меня тетки или нет. — Я пришел, чтобы сказать, что я тебя люблю и жить без тебя не могу, что у меня вообще никакой жизни нет, и никого нет, и ты мне нужна, потому что я просто умру без тебя, у меня с самого детства, с тех самых пор ни одной даже самой завалящей мечты не было, только ты, а когда ты пришла тогда, я тебя предал, я не про тебя тогда думал, а про Фролыча: как бы так сделать, чтобы ему помочь. И для этого и тебя, и себя погубил, и я пришел сегодня в ногах у тебя валяться. — И тут я действительно рухнул на колени и ее руками обхватил. — Просить, чтобы ты за меня замуж вышла и чтобы было все, как ты мне тогда обещала». А тетки этот мой крик услышали, вывалили втроем в прихожую и стали на меня орать, что я богохульник и хулиган и чтобы я убирался немедленно, а я Людкины ноги обнимаю, у нее слезы по щекам текут, губы дрожат, и смотрит она на меня вроде как с жалостью, но и еще что-то такое в ее взгляде было, какая-то нечаянная радость. Я не знаю, как это правильно выразить, просто, когда тетки меня уже вытолкали за порог и пальто мое вдогонку выкинули, мне эти слова «нечаянная радость» в голову влезли, да так и засели там.

Недели так через три Людка мне позвонила сама. «Давай, — говорит, — Костик, встретимся где-нибудь в кафе, посидим, а то в прошлый раз как-то нехорошо получилось». И мы с ней договорились пообедать в «Марио»; я раньше на полчаса приехал и виски, к счастью, успел принять до ее появления, потому что потом она мне пить уже не разрешила. Обедаем, и она все говорит, говорит, какая на Пасху служба была красивая, все такое, мне ни одного слова вставить не дает; а мне это ну просто до фени, ее рассказы про церковь, я все жду — заведет она речь о том, что тогда в коридоре у нас случилось или нет, а она уже про церковную службу по второму кругу говорить закончила и на теток своих переключилась: откуда они родом да как они пришли в церковь. Тут уж я не выдержал и спрашиваю: «А мне ты что скажешь? Ты ведь меня не из-за теток своих треклятых сюда зазвала, пропади они пропадом». У нее опять слезы на глазах, как тогда в коридоре, и объясняет она мне, что сразу тогда поняла, в каком я нетрезвом состоянии, поэтому ей ясно, что все это не всерьез было, а по пьяни, и чтобы я и думать не смел, будто она тот мой пьяный бред могла принять за чистую монету, поэтому никаких обязательств у меня перед ней нету, и давай, Костик, выпьем еще кофе с пирожными. И смотрит при этом в стол, но и на меня иногда сквозь ресницы, будто ждет чего-то.

Ну, короче, я ей примерно все, что в коридоре тогда, повторил, только уже спокойно: «Давай, — говорю, — поженимся, Людка, я тебя люблю с детства, ты же знаешь, и попробуем быть счастливы» — и за руку ее взял. А она плачет беззвучно и пальцы мои перебирает. «Спасибо тебе, — говорит, — Костик, за эти слова, только уже поздно, ушло наше время, шестнадцать лет назад еще могло что-то получиться, а теперь уже нет; я тогда еще ждала чего-то и была готова, а на сегодняшний день все уже не имеет никакого смысла, такие я курсы прошла со своим любимым человеком, твоим лучшим другом Фролычем, так он выпотрошил меня всю, лучше любого мясника или хирурга, что ничего не осталось, и дать я тебе поэтому ничего не смогу. Ты ведь даже не представляешь себе, Костик, какой я стала, это только я сама знаю, а для тебя я теперь просто незнакомка, просто ты еще этого не понял. Девочку, которую ты любил много лет назад, отпели и похоронили, ты всего день со мной проведешь и поймешь это сразу же, только будет поздно, — захочешь убежать куда глаза глядят, да не сможешь, потому что ты хороший, и скорее будешь всю оставшуюся жизнь мучиться, но слова ни скажешь. Только я ведь пойму все сразу, и оттого мне в сто раз хуже будет, чем сейчас. И еще одна вещь, очень важная, нет, ты послушай, ты ведь даже не знаешь, какие у