не из тех, кем ты себя считаешь, потому что твой отец и те, кто окружал тебя большую часть твоей жизни, относились к тебе именно так. Ты хороший, добрый человек. Вот почему…

Я прервался, когда ее глаза расширились. Я знаю, что должно было сорваться с моих губ. То, что я был близок к тому, чтобы сказать. Не знаю, почему я просто не сказал этого, кроме… Кроме того, что я не знаю, что она скажет в ответ. И мысль о том, что я могу рассказать ей о своих чувствах, а она лишь отвернется и напомнит мне обо всем, о чем мы договорились, кажется мне больше, чем я могу вынести сейчас, после стольких потрясений и потерь.

Моя рука мягко сжимает ее бедро.

— С Игорем разберутся, Белла. Тебя и семью ждет дополнительная защита. Мы разберемся с этим.

— А что потом? — Она смотрит на меня, и я не могу прочесть, что написано в ее глазах. Похоже на надежду, но надежду на что? На ее свободу? На жизнь, которую она планировала прожить самостоятельно, пока ее не заставили вступить в брак ради собственной безопасности — единственное, чего она пыталась избежать? Или надежда на что-то другое, на то, на что я боюсь позволить себе надеяться в ответ?

— Тогда мы… — Я вздохнул. — Мы решим это, когда придет время.

Судя по выражению ее лица, это был не тот ответ, на который она рассчитывала. Но я не уверен, что именно она хотела от меня услышать.

Я с болью осознаю, что мы в спальне одни. Мы сидим на кровати, под моей рукой мягкое тепло ее ноги, ее рот так близко, что я мог бы наклониться и поцеловать ее так легко. Она тяжело сглатывает, ее горло двигается, как будто она думает о том же самом, и я чувствую прилив горячего, непреодолимого желания при воспоминании о том, как она стояла передо мной на коленях всего несколько дней назад.

Не могу вспомнить, когда я в последний раз хотел чего-то так сильно, как ее.

— Белла. — Ее имя срывается с моих губ прежде, чем я успеваю остановить его, и я чувствую, как она напрягается под моей рукой, но не двигается. Моя вторая рука, кажется, движется сама по себе, поднимаясь, чтобы просунуть палец под ее подбородок, и я приближаю ее рот к своему, ее запах заполняет все мои чувства.

Все мое тело болит от потребности. Я хочу притянуть ее к себе, повалить на кровать и погрузиться в нее до тех пор, пока не почувствую только ее тепло, окутывающее меня. Я чувствую, как пульс пульсирует в моих венах, чувствую, как я чертовски тверд. Но я медленно, нежно прижимаюсь к ее рту, желая, чтобы она тоже поддалась ему. Чтобы она нуждалась в нем так же сильно, как и я.

На краткий миг я чувствую, как она смягчается. Я чувствую, как она наклоняется, как ее рот прижимается к моему, как будто она хочет того же забытья, того же комфорта, так же сильно, как и я.

А потом она отстраняется, ее глаза закрыты, поза жесткая.

— Габриэль…

— Я знаю. — Я приподнимаюсь с кровати, нуждаясь в том, чтобы между нами было расстояние. — Мы договорились.

— Мне жаль. Но если мы… — Она прерывается, ее губы зажаты между зубами, и я знаю, чего она не говорит. Я знаю, потому что это правда.

Если мы начнем снова, то уже не остановимся. Если мы начнем снова, то в конце будет намного тяжелее, если она уйдет.

Но, Господи, помоги мне, именно этого я и хочу. Я хочу, чтобы ее уход казался невозможным.

* * *

На следующее утро я просыпаюсь рано, оставляя Беллу спать, а сам отправляюсь на пробежку. В отсутствие спортзала моя тренировка сменилась бегом и гимнастикой, которые не приносят мне такого удовольствия, как бокс и тяжелая атлетика. Но сейчас, как никогда, мне кажется важным оставаться в форме.

Когда я возвращаюсь, она уже не лежит в постели. Постель аккуратно заправлена, от нее не осталось и следа, но мне кажется, что я все еще чувствую ее теплый, мыльный запах, когда захожу в комнату. Мой член запульсировал, полутвердый, как и все утро, с тех пор как я проснулся рядом с ней.

Я стал гораздо более знаком со своей рукой, чем когда-либо думал, будучи женатым мужчиной. Я долго смотрю на кровать, представляя, что она все еще там, сонная, мягкая и теплая. В голове проносится образ того, как я переворачиваю ее на спину, стягиваю с одной стороны шорты, в которых она спала, и погружаюсь в нее. Я мгновенно становлюсь твердым, ноющим, и с сожалением сжимаю свой член, пока иду в душ.

Он будет долгим.

К тому времени, как я выхожу, я не совсем удовлетворен, но, по крайней мере, могу думать немного яснее. И это хорошо, потому что, помимо ожидания звонка от Джио с новостями о передвижениях Игоря или о доставке дополнительной охраны, у меня сегодня есть и другие дела, связанные с поместьем.

От одной мысли об этом у меня становится тяжело на сердце, когда я еду на конюшню. Сегодня приедет покупатель, чтобы завершить продажу нескольких скаковых лошадей, и это первый шаг к распродаже поместья, как я и планировал. Но по мере того, как все становится реальнее, легче не становится. Все не так просто.

Покупатель — пожилой мужчина, богатый, с загорелой кожей и копной белых волос, элегантно одетый. С ним его тренер, высокий темноволосый мужчина, который общается со своим боссом по-итальянски, заставляя меня жалеть о том, что я так мало говорю на своем родном языке. Я улавливаю только каждое четвертое слово или около того, и в моем нынешнем настроении это только расстраивает меня еще больше.

Лошадей выводят, проводят с ними тренировки, один из наших сотрудников гоняет их галопом по дорожке, чтобы покупатель и его тренер могли наблюдать за их бегом. После этого тренер осматривает их, проводит руками по ногам, и я вижу одобрение на его лице. В конце концов, сделка подтверждается, и они платят мою цену.

Это должно быть достижением. Но все, что я чувствую, когда договариваюсь о дате, когда они приедут и заберут лошадей, это все та же тяжесть в груди. Чувство, что я не должен продавать наследие своей семьи, что я что-то теряю, а не приобретаю.

Но я уже принял решение.

Когда все это закончится, я увезу свою семью обратно в Нью-Йорк,