Спустя несколько дней директор отеля «Клэридж» Жак Пу де Винь, давний друг Айседоры, организовал дружеский вечер в ее честь. Все шло хорошо, пока какой-то исполнитель аргентинского танго не пригласил ее танцевать. Есенин взъерепенился, устроил кошмарную сцену и, допив бутылку шампанского, вышел из зала. Забрав в раздевалке шубу и шляпу, он уходит из отеля, попросив у швейцара в долг немного денег. За этим занятием его застала Айседора и запретила всем давать ему деньги. Взбешенный, он возвращается в номер, крушит все, что попадает под руку, опустошает шкафы Айседоры, роется в ящиках комодов, вышвыривает на пол содержимое чемоданов, переворачивает комнату вверх дном, но не находит ни одной купюры. С досады разбрасывает по полу весь гардероб жены, рвет в клочья несколько платьев и убегает. Узнав, что он вышел из гостиницы, Айседора, а за ней и Мэри Дести отправляются на поиски. Обе всю ночь бродят по Парижу, обходя один за другим русские кабаки, и под утро возвращаются ни с чем. Есенина никто не видел.

Выскочив из отеля, он сел в такси, шофером которого оказался некий «падший принц» императорского двора. Он отвез Сергея на Монмартр в ночной ресторан, принадлежавший эмигрантам из России. Будучи уже в подпитии, Есенин заорал самым хамским образом на двух официантов:

— А куда вы девали ваши галуны и погоны? Ваши ордена и медали? С салфеточкой на руке теперь бегаете? Стали лакеями, так, что ли?

— Да, сударь, теперь мы лакеи, — отвечали бывшие гвардейские офицеры.

— Ну, раз вы здесь, чтобы меня обслуживать, меня, Сергея Александровича Есенина, рязанского мужика, подайте шампанского. И чтобы холодное было! Да поживее!

Не теряя спокойствия и достоинства, официанты тихо переговорили о чем-то с двумя мужчинами, ужинавшими в глубине зала. После короткого совещания один из гостей встал, подошел к Есенину, сильной рукой поднял его с места, отвесил две звонкие пощечины и вышвырнул на улицу, предварительно сняв с него пиджак и ботинки. Шофер, привезший его и ожидавший поодаль, погрузил Сергея в машину и отвез в гостиницу.

Вернувшись под утро после поисков, Айседора и Мэри нашли Есенина спящим на полу, в углу за канапе. После этого побега Сергей был как никогда покорен и нежен с Айседорой. Больше всего он боялся, что оповестят полицию, ведь он испытывал болезненный страх перед властями. День прошел в переживаниях вчерашних событий, а на следующий день Айседора, Мэри и Есенин поехали в Версаль, в гостиницу «Источник». Там они прожили несколько дней, пока Айседора оформляла документы, связанные с ее домом на улице де ля Помп, тем самым, где находился великолепный Бетховенский зал.

Вскоре после их поселения в этом доме брат Айседоры пригласил Есенина на вечер чтения его стихов в стенах Академии Раймонда Дункана, на улице Сенн. Одетый в элегантный серый двубортный костюм, Есенин читал с энтузиазмом, но без позерства и излишней нервозности. Юношеская грация поэта, пряди светлых волос и лицо, словно с картин Рафаэля, сразу вызвали симпатию аудитории. Прежде чем читать стихи, он произнес по-русски небольшую речь, которую никто не понял, но в которой то и дело звучало слово «Америка» с эпитетами, произнесенными столь энергично, что отрицательное отношение поэта к американцам стало очевидным. Затем мадам Лара из «Комеди Франсез» прочла несколько стихов, переведенных на французский и вызвавших бурные аплодисменты и даже крики «браво!». В первом ряду восторженных поклонников сидела сияющая Айседора.

Через несколько дней, 27 мая 1923 года, она торжественно открыла свои гастроли в «Трокадеро» программой, полностью состоящей из русской музыки, в том числе Шестой симфонии и «Славянского марша» Чайковского. По обыкновению сразу после концерта она выходит босиком в тунике на авансцену, усыпанную цветами. Позади — Ван Донген с длинной рыжей бородой, слева от нее — депутат от коммунистов Раппопорт, представлявший во Франции Страну Советов; справа — Раймонд в неизменном облачении древнегреческого пастуха и с лентой на голове, придерживающей его длинные седеющие волосы.

— Друзья мои, — начинает она речь с очаровательным акцентом, так и не покинувшим ее, — подойдите поближе… еще ближе. Должна вам сказать две вещи. Во-первых, обо мне писали, что я большевичка. Посмотрите получше. Похожа я на большевичку?

— Нет! Нет! — отвечали со смехом зрители.

Надо сказать, что в ту пору Россию представляли на Западе в виде огромного мужика с черной бородой и ножом в зубах.

— А ведь я приехала из Москвы, где тщетно пыталась найти большевиков. Я встречала их в Париже, в Нью-Йорке… Но в Москве — ни одного. Зато я видела много детей, умирающих от голода. Так дайте же мне немного денег для голодающих детей России, никакого отношения к политике не имеющих.

Со всех сторон ей стали протягивать крупные купюры и банковские чеки.

— Спасибо… спасибо. Я хочу сказать вам еще кое-что. Дело в том, что я вовсе не умею танцевать. Точнее, я не знаю, умею ли я танцевать. Любой из вас, если приложит ладонь к сердцу, вот как я, и будет прислушиваться к движениям своей души, сможет танцевать, как я и мои ученицы. Вот она — настоящая революция. Вот он — настоящий коммунизм…

— Браво! Браво!

— …Ибо революция должна совершаться не в политике. Когда я была юной, я мечтала сломать модель буржуазного общества, переделать его на иной манер. Вы понимаете? Я была первой коммунисткой. А теперь…

Тут Раппопорт, повернувшись к Ван Донгену, громко сказал, растягивая, как обычно, слова: «Если она начнет говорить о коммунизме, я пойду танцевать!» Айседора расхохоталась, публика тоже, и речь на этом закончилась.

После представления Айседора попросила небольшую группу друзей отужинать с ней. В тот вечер Есенин, сильно захмелев, пришел в ярость, причину которой не смог бы и сам объяснить. Схватив канделябр, швырнул им в зеркало с такой силой, что оно разлетелось на куски. Гостям удалось кое-как его утихомирить, но он продолжал вырываться и ругаться, пока Ван Донген не позвонил в ближайший полицейский участок. Через пять минут четверо полицейских забрали Есенина, тут же присмиревшего. Уходя, он приговаривал: «Добрый полицай. Иду с вами!»

Наутро Айседора добивается освобождения мужа и отвозит его в психиатрическую лечебницу в Сен-Манде. Друзья Есенина считают, что она просто-напросто отделалась от мужа, запрятав его в психушку. Но это не так. Ведь Айседора неустанно проявляла преданность и любовь к Сергею. И поместила-то она его в заведение, ничего общего не имеющего с рядовой психушкой. Клиника в Сен-Манде — одна из самых известных и дорогих в Парижском департаменте.

Через несколько дней Айседора еще раз доказала свою любовь к мужу. Русский писатель-эмигрант Дмитрий Мережковский, салон которого Есенин посещал в Петрограде еще в 1915 году, опубликовал ядовитую статью в газете «Л'Еклер» от 16 июня, где, в частности, писал: «Большевизм Есенина — лишь одна из форм пьянства и хулиганства, из-за которых его вместе с женой и выгнали из Соединенных Штатов. Во Франции он пытался взломать дверь американского миллиардера в отеле „Крийон“, за что французские власти вторично вынуждены были выпроводить поэта. Но жена его, которую молодой муж регулярно избивает, сумела вновь приехать с ним во Францию. В Париже, несмотря на то, что ноги ее уже слабы, она пытается развлечь публику в „Трокадеро“ неким подобием танцев, сдобренных махровой пропагандой. Со сцены она призывает публику, скрестив руки на груди, повторять вслед за ней: „Ленин — ангел!“»