В заключение он заявил, что только эмигранты знают ужасную правду о Советской России. «Наш голос — это голос России завтрашнего дня!» — восклицает он с пафосом.

Айседора тотчас направляет в редакцию «Л'Еклер» длинное письмо протеста, где опровергает клевету Мережковского и защищает репутацию мужа:

«Г-н Мережковский заявляет, что во время моего представления в „Трокадеро“ я называла Ленина ангелом. На самом же деле я называла ангелом Есенина, потому что люблю этого человека. Г-н Мережковский называет его „мужиком“ и „пьяницей“. Эдгар По, звезда американской поэзии, страдал запоями. Я уж не говорю о Поле Вердене, о Бодлере, Мусоргском, Достоевском… А все они оставили бессмертные произведения.

Разумеется, г-н Мережковский не мог бы жить рядом с этими людьми. Ведь посредственный талант всегда возмущается гениями…»

Выйдя из лечебницы, Сергей опять начинает пить как безумный. Пить и дебоширить. Дебоширить и пить. Оплакивать бедную Россию. Мучиться. Кричать от боли. От желания умереть. От желания вернуться домой, в Москву. Повидать места своего детства: Константиново, Рязань. Он пишет: «Хулиганство и скандалы в моей жизни нужны, чтобы сгореть ясным огнем». И дальше: «Я захотел жениться: получилась белая роза на черной жабе». «Ты знаешь, — повторяет он в письме другу, — тоска по родине — это профессия. Профессия типично русская…»

Его враждебность по отношению к Айседоре усиливается с каждым днем, а нападки на нее принимают опасную форму. Дело дошло до того, что она уже не может оставаться с ним одна и просит своего брата Раймонда или Мэри спать в одной комнате с ней, на специально поставленной кровати. Сергей ночами бродит с бутылкой в руке как неприкаянный по всем комнатам большой студии. Как-то ночью Айседора проснулась от звона разбитого стекла. Включила свет, побежала в ванную и увидела Сергея, высунувшего голову через разбитое окно.

— Так дольше не может продолжаться, — повторяет Айседора. — Я сдам или продам дом на улице де ля Помп и отвезу его в Россию. Это единственный выход.

К тому времени произошел инцидент, гораздо серьезнее всех предыдущих, который и ускорил ход событий.

Есенин сочинил грустное стихотворение о собаке, у которой отняли щенят и утопили их в озере. Прочел его Айседоре. Поскольку она не сразу поняла смысл, он объяснил ей, строфа за строфой, жестокость хозяина, совершившего это преступление, и отчаяние бедного животного. Когда он закончил, она спросила его:

— Сережа, а что бы ты сказал, если бы такое же горе случилось с женщиной?

— С женщиной? — проворчал Сергей. — Так женщина же — дерьмо. Слышишь? Дерьмо!

И стал ходить в сильном волнении, повторяя «Собака… собака» со слезами в голосе.

С того дня она поняла, что не сможет больше жить с ним, не сможет смотреть на него, не вспоминая, как он оплакивал собаку. Решила, что надо отвезти его на родину, в Россию, и сразу после этого разойтись с ним навсегда.

Через месяц, 3 сентября 1923 года, они выехали поездом в Москву через Берлин.

Ирма Дункан и Илья Шнейдер, секретарь школы, встретили их на вокзале. Ирму поразил измученный вид ее приемной матери. На лице Айседоры были написаны беспокойство и напряжение. А Есенин, наоборот, выглядел отлично, громко выражал свою радость. Последние километры пути не мог усидеть на месте. От нетерпения перебил окна в купе, хотя в тот день не выпил ни капли. В машине, доставившей их на Пречистенку, он еще больше бурлил. Айседора же сказала Илье Шнейдеру по-немецки:

— Ну вот. Я привезла этого ребенка на его родину, но больше ничего общего с ним не имею.

Когда подъехали к особняку Балашовой, Сергей отказался идти с женой. На протяжении всей поездки за рубежом он был вынужден жить в ее подчинении. Теперь, вернувшись к себе, он хотел жить как свободный человек.

Свободный человек? На самом деле это был человек разбитый и больной. Друзья с трудом узнавали его. Он сохранил манеры денди, он меняет по несколько костюмов на дню, сильно пудрится, чтобы скрыть красноту лица, завивает поредевшие волосы. Но набрякшие веки и ранние морщины явно свидетельствуют об алкоголизме. И ум и тело потеряли былую живость. Речь стала путаной, неуверенной. Он долго подыскивает слова, не может закончить начатую фразу. От этого и раздражительность, проявляемая даже в отношении самых дорогих друзей. Они знали, что он способен на горячность, но ценили в нем дух товарищества, веселость и покладистость по отношению к ним. А теперь с удивлением слышат в его речах горькую меланхолию, видят погасший взгляд. Пьянство и грубость гонят его по московским кабакам в поисках драк и стычек. В ресторанах изображает американца, критикующего русскую кухню, русские вина.

Временами он совершает неожиданные набеги на особняк на Пречистенке. А иногда живет там два-три дня подряд, потом, не говоря ни слова, исчезает на несколько дней.

Айседора находится в постоянном страхе, но при этом выглядит смирившейся со своей судьбой. Нередко Есенин затаскивает ее в «Стойло Пегаса», кафе имажинистов. В глубине зала сооружены небольшие подмостки, с которых каждый мог читать свои новые стихи. Как-то вечером Уолтер Дуранти увидел его с женой, сидящими вдвоем за столиком. Сергей, уже пропустивший семь рюмок, более агрессивен, чем обычно. Он осыпает ее саркастическими попреками. Воспользовавшись минутой, когда поэт взбирается на сцену, Дуранти не может удержаться, чтобы не спросить у Айседоры, что толкнуло ее на брак с этим «прохвостом».

— Бедный Сергей, — отвечала она. — Сегодня он действительно не в лучшем виде. Но в нем есть нечто, о чем вы не знаете. Дело в том, что этот парень — гений. Впрочем, все мои любовники были людьми гениальными.

В зале была обычная публика. Студенты громко спорили со своими подружками. Две проститутки вели торг с клиентом об «одном разе». Возле двери пьянчуги ругались с шофером такси, которому надоело ждать их у подъезда. В такой вот шумной атмосфере Есенин начал читать «Черного человека». Голоса в зале один за другим утихли, и настала особенная, тревожная тишина. Казалось, каждый думал, что повествование касается лично его. Когда звучала последняя строфа, публика затаила дыхание, словно воочию увидев возвышенную игру безумия и смерти. Когда Есенин закончил чтение, никто не решился аплодировать, все сидели, не смея взглянуть друг на друга. Трагедия поэта заслонила собой их мелкие личные истории. И среди этой тишины раздался звонкий голос Айседоры:

— Ну так как, милейший, вы по-прежнему думаете, что мой муж не гений?

На следующий день он опять пропал. Три дня Айседора не знала о нем ничего, каждое утро повторяя Ирме:

— С ним что-то случилось, я уверена… несчастный случай… он ранен… лежит где-то и страдает.

И каждую ночь, после дня, полного тревоги и ожидания, говорила:

— Так продолжаться не может. На этот раз все кончено! К концу третьего дня она ворвалась в комнату Ирмы:

— Милая Ирма, я решилась! Собирай чемоданы, уезжаем.

— Прямо сейчас?