Хуже всего было по выходным. Лила не ходила на работу и сидела дома, слушая доносящийся с улицы шум воскресной ярмарки. Я спускалась к ней и предлагала пойти прогуляться, сходить в центр или к морю. Она отказывалась, а когда я настаивала, злилась. Чтобы сгладить ее грубость, Энцо говорил: «А я с удовольствием». – «Ну и идите, – отвечала Лила. – Хоть отдохну от вас, приму ванну и голову спокойно помою!»

Мы брали девочек и шли гулять. Иногда к нам присоединялся Дженнаро, которого после смерти дяди все стали называть Рино. Во время этих прогулок Энцо, как всегда, немногословно и не очень внятно изливал мне душу. Он говорил, что теперь, без Тины, не знает, зачем ему зарабатывать деньги. Похитить ребенка, чтобы заставить страдать родителей, говорил он, – это примета отвратительного времени, в котором мы живем. После рождения дочки у него в голове как будто зажглась лампочка, а теперь она снова погасла. «Помнишь, как мы шли по этой улице и я нес ее на плечах?» – спрашивал он. И добавлял: «Спасибо тебе, Лену, за все, что ты для нас делаешь. Не сердись на Лину. Это она от горя. Но ты ее знаешь лучше меня, рано или поздно она придет в себя».

Я выспрашивала его, как у нее со здоровьем: «Она очень бледная, как она физически?» Я понимала, что она страдает душой, но волновалась, как бы она на самом деле не заболела, и выпытывала у Энцо, не замечает ли он у нее каких-то конкретных симптомов. Но при слове «физически» Энцо впадал в смущение, как будто Лила была для него бестелесным божеством, достойным только восторженного поклонения. На мой вопрос он неизменно и неубедительно отвечал: «Хорошо» – и тут же предлагал вернуться: «Пойдем домой, может, вытащим ее хоть по кварталу пройтись».

Лила соглашалась редко, но, даже когда нам удавалось выманить ее на улицу, ничем хорошим это не кончалось. Она выходила кое-как одетая, непричесанная и быстрым шагом шла вперед, недовольно озираясь.

Мы с девочками едва за ней поспевали: семенили сзади, как служанки, правда одетые богаче хозяйки. Ее знали все, даже приезжие торговцы, которым исчезновение Тины доставило столько неприятностей, что теперь они шарахались от Лилы как от огня. Вообще Лилу боялись все, как будто страшное горе дало ей власть сеять вокруг себя сплошное зло. Прохожие, ловя ее насупленный взгляд, спешили опустить глаза или отвернуться в другую сторону. Если кто-нибудь с ней здоровался, она не отвечала и продолжала нестись вперед, словно торопилась по неотложному делу. В действительности она бежала от воспоминаний о таком же воскресном дне двухлетней давности.

Каждый раз, когда мы выходили вместе, нам непременно встречались братья Солара. С некоторых пор они предпочитали не покидать пределов квартала. По Неаполю прокатилась волна громких убийств, поэтому даже по воскресеньям братья ограничивали свои передвижения знакомыми с детства улицами, где чувствовали себя как в крепости. Воскресенья оба брата проводили одинаково: всей семьей ходили в церковь, потом прогуливались по торговым рядам, после чего вели детей в районную библиотеку, которая, как во времена нашего детства, работала по выходным. Я думала, что на исполнении этого просветительского ритуала настаивали Элиза и Джильола, но однажды – мы остановились перекинуться парой слов – выяснила, что его инициатором был Микеле. Он сказал мне, указывая на детей, которые успели вырасти, но вели себя очень послушно, правда, не из уважения к матери, а из страха перед отцом:

– Они знают, что, если не прочитают за месяц хотя бы одну книгу от корки до корки, не получат от меня ни лиры. Как считаешь, Лену, правильно я делаю?

Не знаю, правда ли они ходили за книгами – их денег хватило бы, чтобы скупить всю Национальную библиотеку, – но традицию блюли свято и каждое воскресенье поднимались по лестнице, толкали стеклянную дверь, сохранившуюся с сороковых годов, заходили внутрь и минут через десять выходили обратно.

Если я была одна или с дочками, Марчелло, Микеле и Джильола – в отличие от моей сестры – встречали нас приветливо. Если с нами была Лила, дело осложнялось; я боялась, как бы не вышло шумного скандала. Но Лила, изредка сопровождая нас на воскресной прогулке, проходила мимо Солара, не удостаивая их даже взглядом. Те тоже делали вид, что не видят ее, а поскольку мы с Лилой шагали рядом, они и меня предпочитали не замечать. Но одним воскресным утром это неписаное правило нарушила Эльза, по-королевски снисходительно, как она привыкла, поздоровавшись с сыновьями Микеле и Джильолы. Те смутились, но ответили на приветствие. Пришлось и нам на минуту остановиться, хотя на улице было холодно. Братья Солара, напустив на себя озабоченность, принялись что-то обсуждать друг с другом, я заговорила с Джильолой, мои дочери с ее сыновьями, а Имма с интересом разглядывала Сильвио, с которым виделась все реже. Лиле никто не сказал ни слова, и она тоже молчала. Вдруг Микеле прервал разговор с братом и, не глядя в сторону Лилы, с насмешкой в голосе сказал:

– Лену, мы сейчас в библиотеку, а потом думали где-нибудь перекусить. Пойдем с нами?

– Нет, спасибо, – ответила я. – В другой раз с удовольствием!

– Вот и хорошо. Заодно расскажешь ребятам, что стоит читать, а что нет. Ты для нас пример, и ты, и твои дочки. Мы, как увидим вас на улице, всегда говорим: «Вот Ленучча, она была, как все мы, а вон какая стала! И ведь не зазналась, не задрала нос, живет с нами, сама простота! Вот что значит человек учился! Кто учится, тот добреет. Ну, теперь-то все учатся, из книжек не вылезают, видать, скоро доброта у всех прямо из ушей полезет. А мы с Линой не учились и как были злыднями, так злыднями и остались. Плохо быть злыми, правда, Лену?»

Он схватил меня за запястье и, сверкнув глазами, повторил: «Правда?» Я кивнула и отдернула свою руку, но сделала это слишком резко, и мамин браслет остался у него в кулаке.

– Ах! – с наигранным сожалением воскликнул он, на сей раз безуспешно пытаясь поймать взгляд Лилы. – Какая неприятность! Ну ничего, я тебе его починю.

– Не надо.

– Что ты, как можно! Считай, за мной должок: верну как новенький. Марче, у тебя вроде был знакомый ювелир?

Марчелло кивнул.

Приближалось время обеда, народу на улице было много, но, проходя мимо нас, люди опускали глаза. Когда нам удалось наконец отделаться от Солара, Лила сказала мне:

– Ты совсем разучилась защищаться. Браслета тебе точно больше не видать.

Я наблюдала за Лилой и чувствовала приближение кризиса. Она слабела с каждым днем и с каждым днем все больше тревожилась, словно знала, что на нее вот-вот обрушится неуправляемая сила, которая разрубит пополам ее дом, ее квартиру и ее самое. Она слегла с гриппом, и мы несколько дней не общались. Деде тоже заболела, и я не сомневалась, что не сегодня завтра вирус настигнет Эльзу с Иммой. Кроме того, надо мной висела срочная статья (для одного журнала, который решил посвятить номер проблемам женского тела), а я никак не могла заставить себя засесть за работу.

День стоял ненастный, от ветра дрожали стекла в окнах; рамы закрывались неплотно, и внутрь проникал ледяной воздух. В пятницу Энцо сказал мне, что должен съездить в Авеллино: его старой тетке нездоровилось. Рино в субботу и воскресенье собирался к отцу; Стефано нашел покупателя на мебель из колбасной, и Рино обещал помочь ему разобрать и перевезти старые прилавки. Лила осталась дома одна. Энцо предупредил меня, что она в ужасном настроении, и просил к ней заглянуть. Но я жутко устала. Мне надо было сосредоточиться на статье, но меня без конца звала Деде, дергали Имма и Эльза, и я никак не могла собраться с мыслями. Пришла Пинучча, и я попросила ее приготовить еды на все выходные, а сама закрылась в спальне, где у меня стоял письменный стол.