Постояльцы гостиницы усаживались за обед, когда появилась Изабель Лакост.

– Извините, что прерываю, – сказала она, хотя было непохоже, чтобы она прервала что-то.

На всех тарелках лежал практически нетронутый пастуший пирог, издававший соблазнительный аромат.

– Не хотите к нам присоединиться? – спросил Матео. – У нас много.

Изабель восприняла его слова правильно – как совершенно неискреннее приглашение – и подумала, в каком неловком положении она оказалась бы, если бы приняла его.

Это был ужасный день. По крайней мере, для большинства из них.

Они смотрели на нее, а старший инспектор Лакост – на них, подозревая, что один из них – убийца. Только она не знала, кто именно.

– Merci. Но у меня маленький вопрос. Мы должны выяснить кое-что, чтобы поставить на этом точку. – Она обратилась к Патрику: – Насколько я понимаю, вы не теряли контакта с семьей Эдуарда Валькура. Это так?

– Да.

– Я бы хотела с ними поговорить, и мне нужен их адрес или номера телефона – все, что у вас есть.

– Но зачем? – спросила Леа.

Лакост улыбнулась ей:

– Я забыла, вы ведь пытались провести закон его имени, верно? Должно быть, вы тоже не теряли связь с его семьей. У вас есть какие-нибудь контакты?

– Безусловно, – ответила Леа. – При мне их, конечно, нет, но я могу связаться со своим помощником в Национальном собрании и попросить его найти для вас эту информацию. Ваш электронный адрес у меня вроде бы есть.

По окончании допроса Лакост раздала всем им свои визитки.

– Merci. Я бы хотела попытаться связаться с ними еще сегодня. – Она снова посмотрела на Патрика. – У вас есть при себе их контактные данные?

– Кажется, я их стер, когда делал апгрейд, – пробормотал он.

– Зачем они вам понадобились? – снова спросила Леа. – Вы же не думаете, что они каким-то образом причастны к убийству Кэти?

– Нет, – заверила ее Лакост. – Не думаю, но у нас есть вопросы о прошлой жизни мадам Эванс, и один из таких неясных вопросов связан со смертью вашего друга Эдуарда.

– Там нет ничего не ясного, – сказал Матео. – Он накачался наркотиками и упал с крыши. Кэти не имела к этому никакого отношения. Ее там даже не было. Как и Патрика. – Он посмотрел на него.

Но Патрик только сидел, молча уставившись перед собой.

Матео подавил в себе сильное желание отвесить ему подзатыльник, чтобы стряхнуть это идиотское щенячье выражение с его лица.

– У меня нет никаких возражений – я могу вам дать их контактные данные, но только утром. Это вас устроит?

– Если раньше не получится – да.

Лакост оставила их заканчивать обед, а сама снова вышла в снегопад.

Она ушла, не получив контактных данных Валькуров, но зато у нее теперь имелось кое-что другое. Уверенность в том, что Леа Ру так или иначе находилась в центре событий. Она несла ответственность.

И Лакост вспомнила совет, который получают агенты Моссада. Совет, который вызывал у нее ужас и неприятие, совет, против которого восставало все ее существо. Пока ей не объяснили.

Израильских агентов инструктировали: если они сталкиваются с сопротивлением во время атаки, сначала нужно убивать женщин.

Потому что, если женщина доведена до такого состояния, что взяла в руки оружие, она будет драться до последнего и вряд ли сдастся.

Сначала убивать женщин.

У Лакост до сих пор вызывал неприятие этот совет. Его простота. Откровенность. Но ее возмущало и то, что психология, лежащая в его основе, верна.

* * *

Гамаш сделал несколько шагов по снегу в лес. Недалеко.

Потом повернулся к задней стене церкви, и в этот момент загорелся фонарь, осветив площадку вокруг него. Снежинки засверкали, как кристаллы.

Он остановился на мгновение, запоминая яркую картину, затем развернулся и посмотрел в сторону мрачного леса.

Бросив последний озадаченный взгляд на заднюю стену, Гамаш прошел по своим следам в теплую церковь, где Жан Ги отряхивал перчатки о куртку.

– Мадам Гамаш сказала, что вы хотите видеть меня здесь. – У него заурчало в желудке, и он положил руку на живот, с возмущением глядя на Гамаша. Сейчас они могли бы наслаждаться едой, а не стоять в прохладной церкви. – Что вы делали снаружи? Что-то искали?

– Бутлегеров.

– Они скрылись в том направлении. – Бовуар указал в сторону кладбища.

Гамаш повернулся к кладбищу, наморщил лоб и задумался. Снег таял, словно расплавленный мыслительными усилиями. Струйки стекали по голове, лицу, затылку. Ручеек пробрался за воротник и потек вдоль позвоночника, заставляя Гамаша поеживаться, пока он спускался по ступеням в оперативный штаб.

Тонкая струйка пота просачивалась сзади за воротник старшего суперинтенданта Гамаша.

В управлении Квебекской полиции, оборудованном мощными кондиционерами, он чувствовал, как его пропитанная влагой рубашка начинает прилипать к телу.

Жаль, что у него не было времени принять по-быстрому душ и переодеться, но это может подождать до конца совещания.

Офицеры встали, когда Гамаш вошел в конференц-зал, но он взмахом руки усадил их обратно и занял свое место во главе стола.

Гамаш обвел их взглядом – мужчин и женщин разного возраста, разных званий. Тех, кто вот уже почти год по меньшей мере раз в неделю сидел здесь на одних и тех же местах.

Он помнил приватные собеседования, которые провел, отбирая людей для этого узкого круга. Из тысяч полицейских он выбрал этих немногих за их ум и решительность. За их способность к командной работе. За умение как руководить, так и подчиняться. Выбрал за их храбрость и отвагу. За их преданность.

Не Гамашу. И не Квебекской полиции. И даже не Квебеку. А квебекцам. С целью защитить их. Возможно, заплатив за это немалую цену.

Он выбрал самых многообещающих и попросил их – возможно, вероятно, почти наверняка – погубить свою карьеру. И они согласились.

Нужно признать, не все согласились без сопротивления, поскольку дальняя перспектива заслонялась неотложными делами, которые молили, взывали, кричали о себе. А также мешали профессиональная подготовка и нравственные принципы. Отойти в сторону, ничего не делать, когда на твоих глазах совершаются преступления, – это уничтожало душу.

Но они все это время держались вместе. Гамаш их убедил.

И вот теперь они сидели здесь.

В течение почти целого года они понемногу реализовывали план. Какой бы продуманной, целенаправленной, скрытой ни была деятельность картеля, они пытались его разрушить.

Стеклянный дом, сказала про картель судья Корриво. Прозрачный.