Уязвленный почти полным отсутствием своих работ в предыдущих выпусках, хотя во многом этого было вызвано тем, что он тяжело болел, Бердслей загорелся идеей и объявил о намерении создать для восьмого номера «Савоя» несколько «убийственных» рисунков. При этом в ноябре он представил в редакцию свое третье поэтическое произведение. Обри не забыл, как пренебрежительно отнесся Саймонс к «Балладе о цирюльнике», и решил на сей раз снискать лавры переводчика. В данном литературном опыте – переводе 101-й оды Катулла – продолжилась тема прощания, которая тянется через работы Бердслея от «Смерти Пьеро» до «Возвращения Тангейзера»…

Впрочем, издатель и здесь был практичен. Дело в том, что оды Катулла, выпущенные им в 1894 году, перевел Ричард Бартон, и перевод нельзя было назвать удачным. Во всяком случае, так считали знатоки, в первую очередь такие, кто мог прочитать стихи древнеримского поэта на латыни. Смитерс и сам рискнул перевести Катулла, правда в прозе. Вот отрывок из его перевода.

Бердслей смог мастерски облечь это в стихотворную форму.

Дар Бердслея как художника неоспорим, но и его поэтические способности трудно ставить под сомнение. Сам Обри был доволен результатом, как и Смитерс. А Грея, по словам издателя, перевод просто восхитил [14].

Ода, как и иллюстрация, сделанная к ней, дали Обри чувство удовлетворения и успеха. Между тем многое другое его тяготило. Парное молоко, солнце и воздух Боскомба никак не сказались на состоянии его здоровья. Он постоянно кашлял. Было несколько кровотечений. Дождливая погода и туманы не способствовали улучшению его самочувствия. Обсуждались планы переезда на юг Франции, но, несмотря на то, что такую перемену климата все считали необходимой, мать, сестра и друзья опасались, что у Обри не хватит сил на путешествие. Возникли и некоторые финансовые затруднения: мистер Деман, у которого одолжили денег в Брюсселе, требовал вернуть их поскорее, а модный портной Доре грозился подать в суд – у него имелся крупный неоплаченный счет. И наконец, словно всего этого было недостаточно, застопорились планы издания альбома «50 рисунков».

В начале октября кто-то из друзей (возможно, Поллитт) приехал к Бердслею на неделю погостить. Общество товарища благотворно подействовало на Обри. Его настроение, несмотря на непогоду, бушевавшую в Лондоне, ненадолго прояснилось. Были наконец подобраны «убийственные» рисунки для последнего номера «Савоя» – на это ушло больше времени, чем он предполагал. Основную часть подборки составляла серия виньеток, буквиц и декоративных линий, отделяющих текст, для «Золота Рейна», а также рисунки богини судьбы Эрды, русалок Воглинды, Вельгунды и Флосхильды, Альбериха – короля карликов-нибелунгов, обитателей земных недр, и дев-воительниц. Образ пышногрудой Эрды был наиболее откровенным, а Альбериха – самым глубоким по замыслу.

Бердслей и раньше говорил, что ощущает тесную связь с вагнеровскими персонажами – с Тангейзером или тем же богом огня Логе из «Золота Рейна», но имя Альберих было оригинальной немецкой формой имени Обри. Художник не мог остаться равнодушным к судьбе своего тезки, который ради власти отказался от любви. Бердслей наделил Альбериха носом, очень похожим на его собственный. Обри изобразил карлика после того, как Вотан и Логе обманом лишили Альбериха шапки-невидимки. Они согласились отпустить его при условии, что получат взамен все золото нибелунгов. У Альбериха осталось волшебное кольцо, и он, рассчитывая воспользоваться им, дал согласие. По его приказу нибелунги принесли сокровище, но Вотан потребовал и кольцо. Альберих отказался отдать его, и Вотан отобрал кольцо силой. Альбериха отпустили. Уходя, он проклял кольцо и тех, кто будет им владеть. Карлик на рисунке Обри в ярости, но он бессилен. Образ не подразумевает буквальной интерпретации, но намек на бедственное положение художника ясен: Бердслей многим пожертвовал для того, чтобы его гений признали, а теперь болезнь все громче заявляла о том, что придется отдать и самое дорогое – жизнь. Трудно удержаться от проклятий…

Кроме иллюстраций к «Золоту Рейна» Бердслей взял карикатуры на Мендельсона и Вебера из «Застольных бесед», но были и новые работы. Вагнеровская тема возродилась в изящном рисунке «Репетиция “Тристана и Изольды”» – одной из ряда иллюстраций, вдохновленных великой музыкой. Он также изобразил известных литературных героев – мольеровского Дон Жуана, виконта де Вальмона из «Опасных связей» и, что нельзя не признать провокацией, повесу и распутника, которому удавалось усыплять бдительность мужей, выдавая себя за евнуха, из «Деревенской жены» Уичерли. Был также рисунок, названный «Et in Arcadia Ego»[118], своеобразно пародирующий картину «Аркадские пастухи» французского живописца XVII века Никола Пуссена, однако вместо привычного пастушка здесь мы видим немолодого денди, чей щеголеватый наряд и изогнутый силуэт усиливают комизм ситуации. Есть мнение, что этот рисунок задумывался как дружеская насмешка над новым адресом фирмы Смитерса и им самим.

Тем не менее Бердслея одолевали мрачные мысли. Он впал в депрессию. Пробиться через его угрюмое молчание не могли даже мать и сестра. Элен в конце концов купила канареек, чтобы тишина в доме не была такой гнетущей. Птицы радовали ее и даже немного отвлекли Обри. Во всяком случае, так он писал Смитерсу [15].

В конце октября после короткой ремиссии у Обри случилось повторное горловое кровотечение. Он попытался скрыть это от матери. Бердслей не хотел тревожить ее и сестру. У Мэйбл снова был ангажемент, и труппа собиралась ехать на гастроли в США. Обри боялся, что она откажется от такой удачи, если посчитает его состояние угрожающим.

Приступ, как и необходимость скрывать его от родных и друзей, отняли у него последние силы. Элен, измученная тем, что сын замкнулся в себе, и напуганная его мертвенной бледностью, решила, что кроме всего прочего Обри беспокоится о деньгах. Вдруг Смитерс откажется от еженедельных выплат? О ее тревогах узнал Роберт Росс и тут же предложил свою помощь.