старых леди, которые оставались взаперти в вагонах по нескольку дней из-за того, что они куда-то засунули свой билет или пропустили свою станцию. Ни одна газета не обходилась без увлекательной истории о том, как уборщики-кррахи освободили кого-нибудь из вагона.

Старый, лишившийся своего поста кондуктор растаял в ночи Констебльвилля, а Пол продолжал изумляться тому, какими горячими сторонниками механизации являются американцы, даже если эта механизация разбивает им жизнь. Жалобы кондуктора, так же как и вопли многих других, раздавались не потому, что у них отобрали работу и передали ее машинам – вещь, несомненно, несправедливая, – а потому, что машины недостаточно совершенны.

«Констебльвилль, станция Констебльвилль. Следующая станция Ремсен».

В соседнем с Полом купе продолжалась игра в покер, и вышедший в отставку по старости сержант, пестрый как зебра из-за нашивок за выслугу лет, за пролитую кровь, за оторванность от дома, рассказывал истории о последней войне.

– Господи, – говорил он, блуждая отсутствующим взглядом по вагону, будто мысли его были за тысячи миль отсюда, – вот тут мы, а вот там они. Вот, представьте себе, там, где мужская комната, проходит гребень, а эти гады глубоко закопались на противоположном склоне. – Новобранцы поглядели в сторону мужской комнаты, их глаза сузились, точно они были уже в боевой обстановке. А сержант еще немного потасовал карты. – А в предыдущую ночь им удалось прямым попаданием вывести из строя наш генератор.

– Подумать только! – воскликнул кто-то из новичков.

– Это уж точно, – сказал сержант. – Хотя, в конце концов, ничего особенного, обычная вещь: вот мы сидели так, как птенчики, восемнадцать против пяти сотен. Микроволновые часовые, минные поля, проволочные заграждения с электротоком, система управления огнем, дистанционное управление пулеметным огнем – все пошло к чертям! Сидим без тока… дама, туз, туз, и сдающий накрылся. Вот бы еще туза!

Ну ладно, ребята, добавляю десять центов, кто еще? Ставлю десять центов, просто чтобы немного интереснее было играть. Так вот, ребята, тут-то и началась потеха. В семь ноль-ноль они пустили на нас сотню человек, чтобы разобраться, что у нас есть. А у нас-то ведь ничегошеньки! Да и связь тоже полетела к чертям собачьим, и мы даже не могли позвать кого-нибудь на помощь. Наши танки-роботы ушли на поддержку 106-му, и мы тут сидели совершенно одни. Влипли, одним словом. Вот я и послал капрала Мерганхолера обратно в батальон за помощью. Две дамы, маловато, да еще два туза, и сдающий снова пролетел. Нет ничего лучше тузов. И вот поперли на нас эти гады, а у нас ничего, кроме паршивых винтовок и штыков. Просто как волна на нас покатилась. Тоже два туза, ну тут уж ничего не поделаешь, плакали мои десять центов. И вдруг появляется Мерганхолер с машиной, на которой стоит генератор, он спер его у 57-го. Мы подключили его к нашей сети, и вы бы только посмотрели на этих гадов! Они позастревали на электрических проводах, мины с минных полей начали рваться прямо под ними, а микроволновые часовые открыли по ним огонь одновременно с дистанционно-управляемыми пулеметными точками, система управления огнем грохнула по ним артогнем и огнеметами по всему, что еще шевелилось в радиусе мили. Вот так-то я и получил Серебряную Звезду.

Пол едва заметно покачал головой в ответ на дикую историю сержанта. Значит, такова была война, на которую он так когда-то стремился, – возможность проявить себя для настоящих, горячих, сильных героев, возможность, которую он упустил и так сожалел об этом. Смертей, конечно, было много, много было нервного напряжения и стоицизма. Но люди здесь играли роль придатков машин – страшных механизмов, которые вели борьбу с себе подобными за право вцепиться в горло людям. Горацио на мосту превратился в радиоуправляемую ракету с атомной головкой; Роланд и Оливье обернулись парой счетных машин, установленных на реактивных самолетах и мчащихся навстречу друг другу со скоростью, намного превышающей предсмертный вопль. Высокая традиция американского пехотинца сохранилась только чисто символически в виде ружейных залпов, выпущенных в небо над павшими на тысячах военных кладбищ. Лежащие в могилах, погибшие на фронтах в свое время были наследниками еще одной американской традиции, столь же старой, как и пехотная, но традиции мирной – умения мастерить что-нибудь.

– Господи! Сержант, а почему вы никогда не требовали повышения?

– Да чтобы я в моем возрасте пошел опять в колледж? Нет, сынок, все эти школы не для меня. Не-е-ет! С меня хватит и бронзовой медали. А потом – чтобы два года дожидаться пары вшивых золотых нашивок? Черта с два! Еще одна дама, и тут уж ваши никак не пляшут, подумать только, пришла она ко мне все-таки. Похоже, что сегодня мне так повезло уже в последний раз, ребята.

«Миддлвилль. Станция Миддлвилль. Следующая станция Херкимер».

– Сержант, а расскажите-ка нам о своих нашивках за ранения.

– Ммм?.. Почему не рассказать. Эта вот – за дозу облучения гамма-лучами в Киукьянге. Эта – погодите-ка – за радиоактивную пыль в бронхах в Афион Карагисаре. А вот эту малютку – за ревматизм после пребывания в сырых окопах в Красиставе.

– Сержант, а какая девчонка была лучшая из всех?

– Маленькая и рыжая, наполовину шведка, наполовину египтянка в Фарафангане, – сказал сержант не задумываясь.

– Эх, ребята! Вот бы нас туда послали.

«Вот и все, что осталось от старых добрых американских военных традиций, – думал Пол, – уж этой традиции ничто не грозит: «Пошлите меня туда, где можно пошкодничать!»

«Херкимер. Станция Херкимер. Следующая станция Литтл Фоллз».

– Скажите, сержант, а это поезд пригородный?

– Можно сказать, что да. А как вы насчет того, чтобы сыграть еще партейку, просто чтобы разогреться и разогнать скуку?

– Я с удовольствием. Мне бы паршивенькую тройку. Даму – Чарли. Восьмерочку – Лу. И провалиться мне на этом месте, если сержант не заберет все.

– Скажите, сержант, я слышал, Элмо Хэккетс отплывает за море?

– Верно. Он просится за море с самого призыва. Парочку троек Эду, Чарли без прикупа, валетик – Лу, и все, черт побери!

– Туз!

«Литтл Фоллз. Станция Литтл Фоллз. Следующая станция Джонсонвилль».

– Ну вот, пожалуйста… Что вы знаете обо всем этом, – сказал сержант. – У Эда уже были три тройки подряд. Да, жалко Хэккетса. Через пару лет он смог бы стать и знаменосцем. Но раз он решил бросить все, это его дело. Чарли без прикупа, Лу берет моего туза. А берет-то ведь троечка всего.

– А куда едет Хэккетс? Вы знаете?