Но Варьят молчал, как будто в дрыгву провалился. А дым уже рассеялся. Иван стоял посреди дрыгвы, дальше впереди, он знал, было озеро, утки туда улетели. Улетели три, четвертая упала, Варьят за ней побежал и вот что-то никак не возвращается. Иван еще немного подождал, после начал звать: «Варьят!», «Варьят!» Варьят не отзывался. Ивана взяла злость — и он пошел вперед. Шел, шел, после опять остановился, начал опять звать Варьята, но Варьят опять не отзывался. И по сегодняшнему разумению Иван сел бы на кочку и принялся бы ждать Варьята, потому что место там было не очень доброе, там же уже много всякого случалось.

Но тогда Ивану было сколько? Семнадцать лет всего, то есть самая дурь! Он тогда уже без Базыля, сам, приехал к дяде на вакации, и эти как только про это узнали, сразу, конечно же, наехали, и была славная, как это называется, потычка. И так все лето после было славное, потому что скоро была еще одна потычка, это уже на Карпицком лугу, и после еще одна, возле запруды, Ивана тогда даже лошадь сбросила, но он ловко упал, дядя его хвалил. И так, одно дело к другому, лето почти кончилось, нужно было уже собираться обратно, на учебу в корпус, браться, как говорил дядя, за ум. И вот уже завтра нужно было ехать. Но Иван с вечера сказал, что он еще раз сходит один, сам, на уток, и недалеко, он же не дурень. И вот встал еще затемно, взял Варьята и пошел. И ходил, ходил, ходил — но ничего не выходил. Куда все утки подевались, непонятно! И вдруг Варьят поднял, Иван выстрелил, попал, Варьят побежал подбирать.

А вот теперь нет его, и нет, и нет! Иван стоял, смотрел, посматривал, после еще прошел, после еще, и дальше дрыгва уже кончилась, началось озеро, тоже Карпицкое, оно там, с того края, все сильно заросшее, там ничего не видно. Но вдруг как будто Варьят гавкнул! Иван пошел туда, остановился, потому что трава громко шуршала, ничего другого слышно не было…

И опять услышал: Варьят гавкнул! Да что это такое, сердито подумал Иван, кого он там так напугался? Варьят — и напугался! Что его там, Цмок схватил, что ли?! Ат Цмок! И Иван шагнул было вперед…

Но там было очень топко, Иван сразу крепко провалился, ему стало жалко ружья, он обернулся, положил ружье на кочку, чтобы оно не замочилось, и пошел дальше, к озеру. Шел, шел, прошел шагов с десяток, даже больше…

И вдруг слышит — сзади шум! Он обернулся…

И только подумал: ат! Потому что а что еще думать, если он увидел, что сзади, на той самой кочке, где он положил свое ружье, стоит пан Хвацкий, а рядом с ним Гардусь, его каштелян, и они оба с ружьями наперевес. А его, Иваново, ружье у них под ногами! Нет, даже еще хуже: Хвацкий на него наступил, оно уже наполовину в дрыгве утопилось. А Хвацкий смотрит на Ивана и усмехается. А Иван смотрит на Хвацкого. И Хвацкий начинает поднимать, точнее, наводить свое ружье. И вот он уже навел совсем, взял, как говорится, правильный прицел, и теперь стоит и усмехается. И рядом с ним Гардусь, и этот тоже усмехается, но он свое ружье не поднимает, потому что он не пан, ему вперед нельзя…

Да Иван на него и не смотрит! А смотрит на дырку в ружье Хвацкого. И ни о чем не думает. Потому что а чего тут думать! Это же не сегодня началось, думал тогда Иван, а это уже двести лет идет, и сколько уже за это время с нашей и их сторон славных панов полегло! Тогда чего он ждет?! И чего у него руки дрожат?! Вот о чем тогда думал Иван, глядя в проклятую дырку!..

И вдруг она вверх кинулась! И сразу же бабахнуло! И Хвацкий закричал:

— Чего уставился?! Никогда меня не видел, что ли?!

А сам уже скрылся в дыму! Иван его уже не видел. И Гардуся тоже. Только было слышно, как Гардусь закашлялся. А после зачавкали шаги. А после шаги стихли. Иван постоял еще немного, послушал, но уже не было слышно ни Варьята, ни Хвацкого с Гардусем. А после, когда дым рассеялся, он их и не увидел. Он тогда вернулся к кочке, вытащил из грязи свое, загвазданное ими ружье, и начал его обтирать. А после сел на кочку, положил ружье на колени и ни о чем не думал, а просто смотрел перед собой и вспоминал о том, как это было.

После вдруг показался Варьят — выбежал из кустов. Варьят был без утки и поэтому близко не подходил, чувствовал свою вину. Но Иван на него не ругался, а просто встал, сказал идти за ним — и они пошли обратно, в Великие Лапы. Там дядя Тодар крепко удивлялся и выпытывал, не падал ли Иван перед Хвацким, не валялся ли в грязи и не просил ли пощады. Иван сказал, что ничего такого не было. Дядя тогда долго молчал, думал, к чему бы это такое, но так ничего не придумал. А на следующий день Иван уехал. И так получилось, что с того раза он больше в Великих Лапах не был.

А после будет ли? Подумав так, Иван сел на софе и прислушался. А так как времени уже прошло достаточно, то в доме уже что-то слышалось: ходили люди, открывались, закрывались двери, кто-то кому-то что-то громко говорил, наказывал. И по двору, слышал Иван, тоже ходили, спрашивали, где дрова и особенно — где Кешка-подлец. Значит, уже совсем утро, подумал Иван, значит, пора в Ропшу. А что там будет? Иван поднял руку, медленно перекрестился. А только опустил ее — сразу же за дверью, далеко по коридору, заскрипел паркет. Иван сел ровненько. Открылась дверь, вошел Семен. Семен был одет кучером, Иван молча удивился, поднял брови. Зато Семен молчать не стал, сразу сказал:

— Барин, вставай. Не то спозднимся.

— Куда? — спросил Иван.

— В Хропшу, куда же еще, — сказал Семен, нахально улыбаясь. И тут же нахально прибавил: — За рыбой! — И поднял руку, и, не давая Ивану спросить, продолжал: — За форелью, барин, за какой же еще рыбой. В Хропше знатная форель! А нам за полцены отдают, барин, потому что ты ловко с ними сторговался. Торговался, торговался, барин! — продолжал Семен уже