обществе. Так же как горожане-латиняне, они имели право владеть землями и казалем (казаль — деревня или село, населенное крепостными земледельцами). Ими управляли в соответствии с их особенными обычаями их собственные чиновники, раисы, чьи функции были идентичны функциям латинских виконтов.

В целом, несмотря на неизбежные трения, отношения между латинянами и местными христианами были достаточно хорошими, чтобы эпоха франков оставила у последних приятные воспоминания.

Латинские поселенцы в Сирии

Сирийско-палестинские латинские княжества часто обозначают термином «франкские колонии», допускающим неоднозначное толкование. В действительности франкская Сирия никогда не была колонией в смысле населения. Причиной первоначального дефицита переселенцев стал крах «арьергардных походов», уничтоженных в 1101 г. в пустынях Анатолии. Но следует отметить, что иммиграция никогда не была достаточно многочисленной, чтобы создать класс латинских деревенских жителей: сельское население, как мы видели, в королевстве Иерусалимском, графстве Триполийском и княжестве Антиохийском по-прежнему состояло из сирийских христиан (сирийского и греческого обряда) или мусульман, в графстве Эдесском — из сирийцев-христиан и армян. Иммиграция ограничивалась дворянством и горожанами. Как это бывает в колониях, иммигранты нередко повышали свой общественный статус, и мелкий дворянчик становился большим сеньором, а то и владетельным князем (Рено де Шатийон), бедный простолюдин превращался в богатого буржуа, владельца ферм и обширных полей (пример, приводимый Фульхерием Шартрским[203]). Но после осуществления этого социального возвышения, ставшего результатом колонизации, рамки между сословиями сохранились очень четко. С одной стороны — рыцарство, наделенное фьефами или собранное в крепостях вокруг баронов, составлявшее каркас франкского режима, каковой был и в целом оставался режимом военной оккупации. С другой стороны — быстро достигшее процветания и умеющее, в случае необходимости, обращаться с оружием, а потому имеющее возможность получить дворянство сословие горожан: в 1152 г. именно иерусалимские горожане в отсутствие королевской армии блистательно отразили нападение туркоманов Яруки; в 1187 г. Балиан II д’Ибелин в своей попытке защитить Иерусалим от Саладина посвятил в рыцари богатейших буржуа города.

Этими рамками и ограничивалась реальная колонизация: франкская Сирия была (как и современные европейские колонии) колонией руководящих кадров, но кадров, обосновавшихся в ней насовсем, адаптировавшихся к окружающей обстановке и не желающих возвращаться обратно.

Главный источник, к которому приходится постоянно обращаться, — это труд Фульхерия Шартрского. Приблизительно в 1125 г. (он писал между 1101 и 1127 гг.) этот бывший капеллан Бодуэна I оставил нам весьма интересную картину этой колонизации: «И вот мы, жители Запада, превратились в жителей Востока. Вчерашний итальянец или француз стал, переехав сюда, галилеянином или палестинцем. Уроженец Реймса или Шартра преобразился в сирийца или жителя Антиохии. Мы уже забыли наши родные места. Здесь один имеет дом и прислугу с такой уверенностью, будто это его наследство с незапамятных времен. Другой уже взял в жены сирийку или армянку, а возможно даже, крещеную сарацинку. Тот живет в семье жены. Мы поочередно пользуемся различными языками, употребляемыми здесь. Переселенец стал местным, иммигрант ассимилируется с коренным жителем. Каждый день с Запада приезжают родные и друзья, чтобы присоединиться к нам. Они без колебаний оставляют там все, чем владели. Действительно, тот, у кого было всего несколько денье, здесь оказывается обладателем огромного состояния. Тот, у кого в Европе не было даже одной деревни, здесь, на Востоке, становится сеньором целого города. Зачем нам возвращаться на Запад, если Восток осуществил наши мечты?»

Метисация. Пулены

Фульхерий Шартрский очень конкретен в этом отношении. То, что он нам показывает с первого поколения переселенцев, это не просто колониальная адаптация и рождение креольского общества, но и, используя специальную терминологию, метисация. Метисы франков и сириек и (наверняка намного более редкие) сирийцев и франкских женщин назывались пуленами, и именно этим термином западноевропейцы в конце концов стали обозначать всех франков-креолов со второго поколения.

Было ли это наименование, точнее, его расширительное толкование, оправданным? Действительно ли происходило смешение рас? Чтобы ответить на этот вопрос, прежде всего следует оговорить различия между разными классами общества. Франко-сирийские браки, упомянутые Фульхерием Шартрским и подтверждаемые существованием пуленов (в узком смысле слова), должно быть, оставались характерными для городской среды. Среди высшей знати были распространены франко-армянские брачные союзы.

В первую очередь мы имеем в виду графство Эдесское и Киликию.

В графстве Эдесском доминирующим христианским элементом к моменту прихода крестоносцев были армяне, чьи воинские доблести предводители франков смогли очень быстро оценить. Франки вступили с ними в тесный союз, и мы видели, что графство Эдесское за недолгое свое существование (1098–1146) было франко-армянским графством. Чуть дальше, в Киликии, у армян было собственное государство, возглавляемое блистательными династиями, которое практически непрерывно было союзником франков. Различные франкские владетели вступали в отношения с армянскими правителями, как совершенно равные с равными. В то время, когда франкские бароны безуспешно искали среди сирийских христиан дворянство, с которым можно было бы вступать в брачные отношения, не роняя собственного достоинства, они нашли это сословие в совершенно сложившемся виде в лице нахараров киликийских гор. Итак, оставив франко-сирийскую метисацию латинскому простонародью и купцам, высшая знать постоянно искала брачных союзов с армянами. Бодуэн I, Бодуэн II, граф Эдесский Жослен I де Куртене женились, как мы видели, на армянских принцессах. Королева Мелизанда, регентша Иерусалима с 1143 по 1152 г., была наполовину армянкой, и иерусалимская династия начиная с Бодуэна III (1143), таким образом, имела в своих жилах армянскую кровь. В XIII в. семейство Ибелинов, Антиохийский княжеский дом, королевский дом Лузиньянов (Кипрско-Иерусалимский) не переставали заключать браки с царской династией Армении. Так что в этом смысле можно сказать, что высшая франкская знать действительно состояла из пуленов.

Добавим к этим франко-армянским и франко-сирийским союзам все возрастающее с каждым поколением влияние восточного окружения, климата и местных обычаев. Креольские нравы развивались в том же направлении, что и браки. По этому поводу отсылаем к картине (несмотря на некоторую ее утрированность и напыщенность), нарисованной Жаком де Витри в связи с проповедью Пятого крестового похода (1216–1217).

Франкское владычество и мусульманское население

Гораздо более деликатной проблемой были франко-мусульманские отношения. Проблемой всегда острой для христианского завоевателя на земле ислама. Проблемой особенно щекотливой, когда этот завоеватель был крестоносцем, видевшим в последователях Магомета «язычников» из «Песни о Роланде», тогда как для мусульман христианин, по факту его веры в Троицу, оставался «многобожником».

Несмотря на столь малоблагоприятное начало, необходимость сосуществования сделала свое дело. Даже вопреки практически непрерывному состоянию войны, наступившему вслед за собственно крестовым походом, жизнь в крестоносных государствах содержала франко-мусульманский симбиоз, основанный на хотя бы минимальной взаимной терпимости. Враждебность проявлялась разве что в вопросах, затрагивающих экономические интересы. А потом, как это ни парадоксально, случилось так, что сирийские франки и мусульмане стали помогать друг другу против третьих