государству подъемные. Их пытались уговаривать, внушать, убеждали: все, мол, для вас создадим — не помогло. Тогда поняли: таких держать не стоит. Это шкурники. Честные, настоящие парни останутся, обоснуются, обживутся, нудеть не будут, проявят инициативу, устроятся с бытом и начнут работать по-комсомольски. Такова логика романтики.

А пока еще не все нытики сбежали с ГЭС, они-то и пытались задавать тон на собраниях. А старые боевые гэсовцы-комсомольцы, те, которые таранили Енисей во время перекрытия, те, которые до сих пор еще не могут забыть кочевую палаточную жизнь в первый год строительства, — они сидели в растерянности и не могли дать отпора. А может, и в самом деле мы плохо приняли новое пополнение, раз жалуются?

Положение еще и тем осложнялось, что коллектив строителей правого котлована — только что созданный коллектив. Еще не сложились свои, как в левом котловане, традиции, нет еще опыта воспитательной, организационной работы, все только становится на ноги, обосновывается, растет.

Бездельники-крикуны резвились на комсомольском собрании досыта. Одобрительным гудением поддерживали их дружки, и атмосфера была ни к черту, не комсомольская.

И вот, смотрю, на скамейку стремительно поднялся парторг.

Взволнованно, порывисто, страстно рассказал он о комсомольце ГЭС Володе Денисове, который овладел здесь всеми строительными профессиями, заочно закончил институт, был комсоргом на стройке. Ои был тяжело болен: к нему подкрадывалась глухота, и врачи оказывались совершенно бессильны. Каждый день, наполненный трудом, общественной работой, заботой о товарищах, был как бы отвоеван Володей Денисовым у тяжелой болезни…

И этот рассказ о самоотверженном комсомольце, который жил не в книгах и не за тридевять земель, не за вереницей прошедших годов, а дышал одним с нами котлованским воздухом, подействовал сильнее любой агитации. Все притихли. А в этой виноватой тишине Олесь Грек, наш парторг, сыпал слова укора в адрес крикунов, которые отсутствие розетки в комнате превратили в ЧП.

После выступления Грека собрание приняло другое направление. Разошлись, задумавшись о себе, о товарищах, о работе, о быте, о Володе Денисове.

27 октября. Воскресенье. В котловане пустынно: мало бригад работает по скользящему графику. Снег. Промокли. По колено — вода. Брезентовые куртки гремят, как листовое железо.

Работаю отбойным молотком. Хорошо, что воскресенье, нет инженера по технике безопасности. Не разрешают женщинам отбойными молотками работать — тяжелые. А ломиком можно. А ведь им куда труднее. Попробуй-ка побухать им всю смену — руки отвалятся.

Пика в молотке притупилась. Вставила новую, острую, а эту? Я отвезу маленькому Андрюшке, сыну подруги, на 7 Ноября, когда приеду в гости на целину. Именно. Сработанную пику. И вот приедет Андрей лет через двадцать на нашу ГЭС, а она как игрушечка, как картинка, и вздохнет он от зависти и скажет: вот где была романтика. А сегодня, Андрей, мы чертовски вымокли, скала плохо поддается, насосы не успевают воду откачивать, она нам до колен доходит, и мы сегодня не думаем о романтике. Где она? То ли в наших рукавицах вымокших, то ли в нашем упрямстве.

31 октября. Приехала на смену и узнала, что два предыдущих звена не приступили к работе. Наряды, видите ли, помалу закрыли, по четыре рубля. Узнала еще, что недовольных не поддержали четверо девчонок. Одни работали. Из принципа.

Одна из женщин как-то равнодушно — не понять, то ли одобрила девчонок, то ли осудила — заметила: «Мужики в будке сидели, а эти-то, романтики, работали».

Причем слово «романтики» у нее прозвучало как, например, слесари, электрики, монтажники. Как профессия, как специальность. Узаконенная, проведенная через бухгалтерские и конторские бумаги.

9 декабря. День этот особенный. Всегда он будет мне памятен, всегда будет тревожить во мне чувства.

Мы спустились в блок, и я увидела: с краю стенки на доске лежат каски. Самые обыкновенные каски проходчиков, оранжевого жаркого цвета. Я схватила одну из них и тут же, не считая нужным скрывать восторг, натянула на голову. Девчонки мои, Галя и Нина, тоже надели, но более степенно, стыдясь эмоций. Парни, будто всю жизнь солдатами были, надели каски деловито и привычно. И вот пошел на нас лавиной бетон. Мы ринулись за вибраторами — «В ружье! Тревога!» — включили их, двинулись на горы бетона, вываливающиеся сверху, из люка гигантской бадьи. Стучали по голове мелкие камни, галька, каска спасала, лишь в ушах звенело и отдавало сухое пощелкивание. Только «растянем» одну кучу, и снова, как в бездонную пропасть, бетон и бетон — тяжелый, властный, всепоглощающий. Глаза застилает пот, каска лезет на нос. Атаки, атаки без передышки! Далеко в небе крупные звезды, а ближе слепят тугую, упругую синь ночи вспышки электросварки. Как огни сигнальных ракет на поле боя… А над «крышей» блока — флаг, подсвеченный откуда-то снизу огнем мощного прожектора. Флаг нервно, трепетно полощется на ветру. И от него словно исходят волны зарева.

Грохочут над головой по настилу колеса самосвалов — снова бетон! Каска кажется уже железной, тяжелой, а вибратор, как торпеда, рвется из рук, норовит утонуть в пучине бетона, и я с трудом его выволакиваю.

Это и есть — «идет бетон»!

11 декабря. Весь день провела в Красноярске. Купила билеты в драмтеатр на «Совесть» для всего звена. Задержалась в городе — едва успела на курсы сварщиков.

23 декабря. Ехали в ночь на «матане» в котлован. Мне очень нравится ездить на «матане» в ночь! Вагоны без освещения, проводница воткнет где-нибудь у выхода из вагона хромоногую свечку с заплаканной щекой, и так в полутьме едешь в ночь. Вагон полупустой — последний. Все спать примостились. Мы с Райкой долго гнездимся, клянемся, что спать будем, но вот улеглись, вздохнули и… не спится. Мечтается! Пришли с ней к одному выводу: как-то в последнее время жить стало торжественно, празднично.

Стали петь:

Усть-Илим на далекой таежной реке.

Усть-Илим от огней городских вдалеке…

Мужики на соседних лавках сначала ехидничали, потом примолкли, а уж минут через десять так тихо и робко просят спеть «Фиалки» да из кинофильма «Путь к причалу». Без пошлости, без фальшивых масок. А нам что, жалко, что ли, потихоньку спели. Хорошо!

6 января. Третья смена. Адский холод. Наши парни привезли откуда-то старые скаты. Костерим. Хорошо горят. Четыре шины горят всю смену. Зато к восьми утра мы такие прокопченные: глядим друг на друга и хохочем.

Долбим скалу. Отбойные молотки от мороза чихают, захлебываются. Мы время от времени отогреваем их над костром. Выпрямилась как-то, взглянула на небо и там, на эстакаде, на самом высоком кране, в луче прожектора увидела флаг. Словно не