– Сэр, – Выбравшись на площадку, на которой немедленно стало тесно, энсин, горевший служебным рвением неофита, вытянулся по стойке смирно: – Разрешите доложить, сэр! Мы вошли в квадрат, где в 1945 году погиб крейсер Индианаполис, сэр! Согласно Устава, сэр, мы, сэр, – на миг смолкнув, чтобы набрать в грудь воздуха, Коззи продолжил, и Пенсон, уже готовый его остановить – от обилия «сэром» в ушах начало звенеть, был вынужден слушать дальше: – Мы, сэр, обяаны почтить память погибших, сэр! Какие будут приказания, сэр?! Прикажете застопорить ход, сэр? Собрать свободных от вахт на палубе, сэр? Сэр?

– «Выкинуть тебя за борт», – очень захотелось сказать коммандеру, но увы, такой приказ был невозможен: – Первый? – Повернулся он к Ротрину, радуясь, как возможности перевести стрелки, так и тому, что вскоре он останется на площадке один: – Решите данный вопрос.

– Есть, сэр! – Сдвинув козырёк в уставное положение, лейтенант-коммандер уже было хотел нырнуть в рубку вслед за скрывшимся в душном полумраке энсином, как его глаза расширились и он, задрав голову принялся что-то рассматривать в чистой голубой высоте.

– Сэр?! – Поднял он было руку, но особой нужды в этом не было – коммандер, немало удивлённый произошедшим преображением, и сам уже задирал голову, придерживая фуражку за козырёк.

Над ними, по всему куполу неба, ширились, набирая прямо на глазах яркость, жёлтые пятна.

По мере того, как они росли, в душе Пенсона, словно подпитываемая их огнём, рос ком ярости. Он злился на всё – на свои загубленные годы, на этот корабль, море, на адмирала, на Ротрина, замершего рядом с по-дурацки приоткрытым ртом, на…

– Сэр? Господин лейтена… – Высунувшийся из рубки энсин, проследив их взгляды, сдавленно охнул: – Святая Дева-Богородица… Что это?!

– Богородица? Богиня Жизни?! – Произнесённые мальчишкой слова словно игла прокололи вызревавший в душе коммандера пузырь злобы и он, потеряв контроль над собой, рванулся к рубочной двери, отпихнув в сторону Ротрина.

– Она?! Ты Её зовёшь?! – Вцепившись в ворот куртки, Пенсон выдернул энсина из рубки словно морковку с грядки. Как они оказались у ограждения он и не понял сам – в его памяти запечатлелось лишь белое лицо Коззи, а затем такое же белое пятно пены за бортом, куда улетел так и не ставший адмиралом энсин.

Ворвавшись в рубку – Ротрин, сжавшийся в комок на краю площадке, был недостоин его внимания, коммандер, бросив короткий взгляд на обратившегося в статую рулевого, Пенсон подскочил к рукоятям машинного телеграфа и тот жалобно звякнул, когда полированные рукояти замерли напротив надписи: «Полный Стоп». Не удовлетворившись этим, Пенсон бросился к аппарату общей связи, вырывая из защёлок телефонную рукоять и спустя несколько секунд по «Изабелле» прокатился командирский рык:

– Экипаж! Всем! Общий сбор! Всем я сказал! Включая вахты! Это – приказ!

Тихий океан.

Тот же квадрат, борт ПЛ «Нерчинск»

Капитан первого ранга Листов пил чай. Тёмный, практически чёрный напиток, чью насыщенную темноту не могли разогнать даже ломтики лимона, слегка парил и Александр Анатольевич довольно жмурился каждый раз, когда его губы касались тонкого стекла стакана, заключённого в блестящий плен подстаканника. Если чаепитие во время выполнения боевой задачи было своего рода ритуалом командира Палтуса, а именно так, наравне с ныне устаревшим названием «Варшавянка», обозначались в справочниках подлодки 877 проекта, то подстаканник был неотъемлемой часть данного обряда. Подстаканник, бывший темой сплетен как экипажа, так и офицеров других кораблей, был хорош. На его блестящих, лично Листовым отдраенных боках, красовался поезд, выныривавший из туннеля, верх которого был украшен пятиконечной, серпасто-молоткастой звездой. Сказать, что Александр Анатольевич дорожил им, значило бы ни сказать вообще ничего о его отношении к этому трофею. Да-да, именно так – к трофею, и ни как иначе. А ещё можно назвать предмет, доставшийся победителю неравной схватки? И что с того, что та драка, с момента которой уже минуло почти четверть века, была спровоцирована им самим – молодым и не совсем трезвым, лейтенантом, которому проводник вагона, нёсшего вчерашнего выпускника к первому месту службы, сделал замечание? Его какое дело – сколько офицеру пить? Выпьем ровно столько, сколько надо! И не дело всяким сухопутным лезть, и… И далее – как обычно. Слово за слово, хватание за грудки и… И побег из вагона… эээ… Нет. Тактическое отступление в виду численного превосходства противника – к проводнику, на подмогу, прибыл наряд милиции, вызванный кем-то из гражданских. Из той драки, оказавшейся далеко не последней в жизни будущего капитана подлодки, Листов вынес неприязнь к проводникам, гражданским и – подстаканник, не пойми как оказавшейся в кармане кителя.

С тех пор этот трофей сопровождал его повсюду, поначалу становясь предметом шуточек, а позже, по мере того как его обладатель взрослел, а погоны расцветали новыми звёздами, подстаканник стал своего рода барометром, позволявшим его подчинённым судить о текущем настроении своего командира.

Стакан полон чая? Считай пронесло – если и порычит, то только порядка ради. Хуже, сильно хуже, если стакан, зажатый блестящими боками пуст. Тут надо выволочки ждать и совсем плохо, если командир, держа в руках свой талисман, протирает его тряпочкой, или – это уж совсем плохо, когда на столе стоит пустой подстаканник. Вот тогда всё. Будет метать громы, швырять молнии – повезёт, если без выговора из капитанской каюты выберешься.

Но сейчас стакан был почти полон чая, что лучше иных слов демонстрировало благодушный настрой командира.

– Вахта? – Вопрос был адресован старшему лейтенанту Афанасьеву, в данный момент работавшему за пультом БИУСа, куда стекались все данные от корабельных систем: – Что с паспортом эсминца? Долго вы ещё ковыряться будете?!

Вопрос, произнесённый нарочито недовольным тоном, в другое время мог бы заставить вахтенного напрячься, но сейчас, сопровождаемый громким прихлёбыванием чая прозвучал, можно так сказать, почти по-домашнему, отчего ответ Афанасьева, вывернувшего голову через плечо, прозвучал соответственно, то есть далеко не по Уставу: – Так… Александр Антоличь, ныряем же. Постоянно – то вверх, то вниз мечемся! Только по кусочку и получается отщипнуть, – развернувшись всем корпусом, старлей продемонстрировал всем сведённые почти вместе большой и указательный пальцы: – Вот по такому, кусочку, – пояснил он свой жест и продолжил уверенным в себе тоном: – Семьдесят три процента сняли. Александр Антоличь? Ну дайте хоть десять минут? Вынернем из слоя – я мигом срисую, разом!

– Ага, – вновь отхлебнув напитка, капраз покачал головой: – И они – нас. Нет, старлей. Составляй из кусочков, благо мы-то особо и не спешим.

– И чего тогда дёргать? – Фраза старлея, гарантировавшая ему несомненный нагоняй, прозвучала так тихо, что её никто не расслышал кроме него самого: – Есть продолжить фиксацию! – А вот эта, произнесённая в полный голос, своей цели достигла, вызвав одобрительный кивок капраза.

– Димыч? – Сделав глоток и недовольно поморщившись – чай в тонкостенном стакане остывал слишком быстро, Листов повернулся к старпому, героически боровшемуся со сном и изображавшем внимательное изучение лоции района: – Спишь?