— Я знаю. — женщина потянулась к нему, не умея подавить щемящее чувство. — Не надо. Не говори.

Но царь хотел все высказать сейчас. Их все равно не слышат среди этого шума!

— Ты промолчала. Не сказала царице всего.

— Я не смогла. — у нее искривилось лицо. — Делайс, что ты с нами делаешь? — меотянка обвела глазами ворота, толпу, своих всадниц, быков, мостовую, как будто он мог что-то сделать даже с камнями.

— Прошу тебя, — «живой бог» не договорил, его душил подкативший к горлу комок. — Я тоже не могу по-другому.

— Через десять дней совет. — глухим, бесцветным голосом отозвалась Бреселида. — Дождись моего возвращения и выступим вместе. Я поддержу тебя, когда ты будешь просить об отмене жертв.

— Нет. — он мотнул головой. — Тебя и так пытались убить. — Тэм мне сказал. Не хватало еще, чтоб ты ввязывалась в чужую драку. Только из-за меня. Против своей совести.

— Моя совесть слепа, глуха и совершенно запуталась. — сказала женщина. — Молю тебя, не предпринимай ничего до моего приезда. Вместе мы что-нибудь придумаем.

— Поезжай спокойно. — он поднял руку в оберегающем жесте. — Со мной все будет в порядке.

— Со мной тоже. — эхом отозвалась она.

Ворота, наконец, были свободны, и две сотни амазонок Бреселиды, сопровождавшие телеги с дарами для синдийских родов, тронулись в путь.

Царь Адмет и его добрая супруга Алкеста встретили Аполлона с честью. Вестник богов Гермес уже сообщил им о воле Зевса, и они приняли ее в смущении: виданное ли дело, чтобы олимпиец служил пастухом у смертного? Поэтому царская чета совсем не знала, как себя держать и вышла встречать солнечного лучника на дорогу. Но он жестом удержал их от поклонов, прошел в дом и, не говоря ни слова, уселся в золу у очага.

— Вы не должны оказывать мне никаких почестей. — проронил Феб, пересыпая горсть пепла из ладони в ладонь. — Иначе разгневаете тех, кто сильнее вас. — Он с ожесточением швырнул себе пепел на голову, от чего его золотые кудри подернулись сединой. — Смотрите и ужасайтесь.

— Может быть, ты выпьешь молока? — Алкеста робко приблизилась к нему с глиняной кружкой в руках. — И позволишь омыть тебе ноги? Все-таки у нас впервые в доме бог.

Феб смерил их презрительным взглядом: что они понимают? Смертные!

Но запах теплого коровьего навоза, которым так и благоухала кружка, ясно доказывал: ему предлагают парное. И хлеб, наверное, только что из печи.

— Молока? — переспросил лучник, — Пожалуй, — и послушно вытянул ноги. Как ни как он топал пешком от самого Олимпа!

Царь и царица знаками выслали рабов и сами принялись обхаживать гостя. Они чувствовали, что хлопот не оберутся с этим небожителем.

— Спать я буду в хлеву. — заявил Феб. — На соломе.

Его вполне удовлетворило, как смущенно переглянулись супруги. «Какие милые люди!» — скривился он.

— Неужто боги хотят наказать не только тебя, но и нас? — с горечью воскликнул царь. — Заставляя нарушать закон гостеприимства?

«И умные», — Аполлон смерил Адмета оценивающим взглядом.

— Так и быть. — сегодня я еще окажу вам честь и разделю с вами трапезу. — он убрал с коленей Алкесты насухо вытертую ногу. — Но завтра будете посылать ко мне в поле мальчика с узелком. Эй, женщина, я люблю медовые лепешки. — лучник прошествовал к столу. — Никогда нельзя быть уверенным, что разгневает богов. У вас есть дети?

Царь с царицей присели на краешек скамьи и во все глаза глядели, как солнечный гипербореец отправляет себе в рот ячменные лепешки с перетертыми орехами.

— У вас есть дети?

Хозяева помотали головами.

— Счастливцы. — Аполлон вытер руки о тунику. — Вам нечего терять. И не за кого бояться.

Царь с царицей снова переглянулись. Было ясно, что больше всего они боятся друг за друга.

— Пустое. — успокоил их лучник. — Вы люди. Значит после смерти встретитесь в Аиде. — на его лице появилось выражение тоскливой скуки. — А я, даже если и попаду в Аид — что вряд ли, — то не найду там своей Корониды. Нимфы после смерти становятся деревьями. У них нет души. Сколько бы я не обнимал черную липу, теплее от этого она не станет.

Он замолчал, удивленно глядя на Алкесту. Женщина плакала.

— Я сошью тебе людскую одежду, — сказала царица, вытирая пальцем глаза, — и дам грубые сандалии, чтобы ты не испортил свои золотые сапожки по нашей грязи. Это все, что мы можем для тебя сделать.

У Феба отвисла челюсть. Смертные жалели его. Грязь и глина земная! Как низко он пал! Люди должны бояться, а не похлопывать богов по плечу! Лучник, конечно, мог показать им, как выдыхает пламя. Или поразить взглядом любого из голубей, гнездившихся на деревянных балках под крышей. Но вместо этого сказал:

— Спасибо, добрая Алкеста. С моими сапожками ничего не случится Я ведь умею ходить над землей.

На том и разошлись.

Вечером Феб выбрался из хлева, где устроился на ночлег, и примерился к стене дома (ведь даже боги ходят по нужде). За открытым окном гремела посуда. Алкеста ополаскивала глиняные плошки в медном котле с горячей водой, а седая сгорбленная старуха с красными, как волчьи ягоды, глазами, вытирала их холщовым полотенцем.

— Надо избавиться от этой чумы. — гнусавила она. — В доме кишмя кишат мыши. Вместе с ними приходит коровье бешенство. Выгоните его! Это будет приятно богам.

Царица отставила миску.

— Зачем вы так говорите, матушка? — спросила она, глядя остановившимися глазами мимо старухи. — Он так несчастлив. Куда же ему идти?

«Хорошая у Адмета жена», — усмехнулся Феб.

— Ты навлечешь на дом беду! — вспылила старуха. — Я всегда была против того, чтоб Адмет кормил тебя свадебной айвой и сажал на волчью шкуру.

«Известное дело! — хмыкнул гипербореец. — Хорошие хозяйки получаются только из тех, кого берут на волчьих шкурах». — он был доволен собой и местом, куда попал. — А ты, карга, закрой пасть. А то подпущу крыс в твою кровать.

Он щелкнул пальцами: «Побудь немного без языка, старая ведьма», — но половинка слова не застряла у матери Адмета в горле. Феб с удивлением повертел головой и почти сразу увидел кукушку, покачивавшуюся невдалеке на серебристой ветке тополя. Стало ясно, что Алкеста сейчас разговаривала не со своей свекровью. Великая Мать не хотела оставить его и здесь!

Застыв в дверях хлева, гипербореец испытал легкий стыд при виде шевелящихся под соломой мышей. Очутившись в незнакомой усадьбе он наводнил своими слугами дом. Так ему казалось спокойнее.

Устроившись поудобнее, лучник вызвал видение засыпающей царской четы. Алкеста лежала, обхватив Адмета за плечи красными от кипятка руками, и тяжело вздыхала.