– Где-нибудь здесь, – сказал Хо, швырнул таксисту банкноту и выскочил на тротуар прямо перед Ширли Дандер.

– Фи-иггааааасе, – выдохнула она, будто длинно икнула.

Хо с удовлетворением отметил, что выглядит она хреново.

Они стояли у входа в «Иглу»; за огромными стеклянными стенами Хо заметил настоящий живой лес, но только собрался что-то сказать по этому поводу, как вокруг взвыли сирены, словно у всех автомобилей в Сити одновременно сработала сигнализация.

– Что это?

На миг Хо почудилось, что сюда хлынула колонна демонстрантов, – глухое ритмичное скандирование неумолимо приближалось, будто где-то на передвижном стадионе шел футбольный матч. Однако же из всех дверей повсюду выбегали люди в строгих деловых костюмах – не те, кто протестовал, а те, против кого протестовали. Высыпали они и из вращающихся дверей «Иглы»; недоумевая, что делать дальше, останавливались и смотрели на здание, из которого вышли, а потом начинали оглядываться, убеждаясь, что везде происходит то же самое.

Ширли распрямилась:

– Ну, заходим.

– Но оттуда все выходят, – сказал Хо.

– Охренеть! Ты не забыл, что работаешь в МИ-пять?

– Я же аналитик, – напомнил он, но Ширли уже бежала к вращающимся дверям, расталкивая идущих навстречу.

Пистолет очень естественно выглядел в руке Петра, будто чашка кофе или бутылка пива. Петр наставил дуло на Маркуса:

– Руки на стол!

Маркус прижал ладони к столешнице.

– Это всех касается!

Луиза повиновалась.

Уэбб, помедлив, сделал то же самое.

– Вот черт, – сказал он и зачем-то повторил: – Вот черт.

Пашкин со щелчком закрыл портфель и повысил голос, перекрывая заливистые завывания сирены.

– Вас сейчас запрут. Двери здесь прочные, поэтому просто дождитесь спасателей.

– Но мы же с вами… – начал Уэбб.

– Заткнись.

– …беседовали о важном…

– Да-да, – сказал Кирилл. – Ты нам помогал.

– А я думала, ты не знаешь английского, – сказала Луиза.

– Они не просто нас запрут… – сказал Маркус.

– Знаю.

Кирилл сказал что-то по-русски, и Петр рассмеялся.

Вой сирены накатывал волнами, то усиливаясь, то затихая. Со всех остальных этажей эвакуируют сотрудников, отключат лифты, а пожарные двери на лестницу автоматически откроются, обеспечивая беспрепятственное продвижение как вниз, так и вверх. Люди соберутся в установленных местах снаружи, имена присутствующих сверят с регистрационным журналом охранной службы или со списком держателей ключ-карт. Но ни в одном из списков не будет тех, кто сейчас находится на семьдесят седьмом этаже. Их присутствие нигде не отмечено.

– Послушайте, – начал Уэбб, – я не знаю, почему сработала сигнализация, но, честное слово…

Петр выстрелил в него.

Улицы у подножья «Иглы» заполонили люди. Кто с недовольным видом досадовал на неожиданную помеху, кто радостно хватался за сигарету, но как только они сознавали, что эвакуируют все здания вокруг, то их настроение радикально изменялось. Все замерли, глядя в небо. Все привыкли к учебным тревогам и проверкам, но обычно они касались того или иного офиса. А сейчас все происходило одновременно, так что мрачные подозрения укоренились и расцвели пышным цветом. Все в Сити пустились наутек. В разных направлениях, но с одинаковыми намерениями – оказаться где-нибудь в другом месте, и как можно скорее. Людской поток не уменьшался – повсюду в десяти-, пятнадцати- и двадцатиэтажных зданиях на каждом этаже было полно работников. В офисах, в кабинетах и в переговорных, в коридорах, на лестницах и в комнатах отдыха – везде звучало одно и то же: вой аварийной сигнализации, инструкции покинуть здание. Те, кто успевал выглянуть в окно, замечали толпы на улицах – не самый лучший стимул для организованной, упорядоченной эвакуации. Поднялась суматоха; началась толкотня. Нахлынувшая паника утопила все голоса рассудка.

Такое происходило не сплошь и рядом, но достаточно часто. Финансовый улей Сити предупредил своих рабочих пчел о возможном теракте, и некоторые пчелы начали жалить друг друга.

Впоследствии выяснилось, что большинство увечий было получено в зданиях, занимаемых банкирами. Точнее, банкирами или адвокатами. И среди одних, и среди других оказалось примерно одинаковое число пострадавших.

Джексон Лэм с сигаретой в зубах брел по пешеходной эстакаде жилого комплекса «Барбикан», направляясь к Слау-башне. Над Лэмом высился «Шекспир». Или «Томас Мор». Лэм точно не помнил, чье имя носит эта высотка «Барбикана». Впереди он увидел знакомую скамейку, на которой однажды уснул, сжимая в руке картонный стаканчик из-под кофе, а когда проснулся, то обнаружил в нем сорок два пенса мелочью.

Сейчас он просто присел докурить сигарету. Над его головой угрюмо нависали семидесятые годы, воплощенные в стекле и бетоне, а под ногами темнело Средневековье в виде церкви Святого Эгидия у ворот Крипплгейт. С восточной стороны доносился неумолчный вой сирен, только сейчас развеявший сосредоточенную задумчивость Лэма. По Лондон-Уолл проехали две пожарные машины, непрерывно гудя, а за ними проследовала полицейская. Лэм замер, так и не поднеся пальцы к губам. Еще одна пожарная машина. Джексон Лэм отшвырнул окурок, потянулся за телефоном и рассеянно подумал: «Тавернер, что ты наделала?»

Уэбб повалился на пол; мелкие брызги крови розовым туманом повисли в воздухе, а потом запятнали ковер. Маркус и Луиза одновременно бросились под стол. Второй выстрел ударил в столешницу, веером рассыпавшую щепки. Другого укрытия в комнате не было. Через секунду, а то и меньше, Петр присядет и прострелит им обоим головы. Луиза в панике взглянула на Маркуса, который выдернул из-под столешницы нечто, прикрепленное к ней изолентой; нечто, выглядевшее так же естественно в его руке, как чашка кофе или бутылка пива. Он выстрелил, кто-то вскрикнул. Послышался звук падающего тела. Кто-то громко выругался по-русски. Маркус вскочил и снова выстрелил. Пуля попала в закрывающуюся дверь.

У противоположного конца стола лежал Кирилл, вцепившись в левую ногу, под коленом развороченную пулей.

Луиза выхватила телефон. Маркус с пистолетом в руке подбежал к двери и толкнул створку. Она приоткрылась ровно настолько, чтобы стал виден велосипедный замок, продетый через ручки по ту сторону, – еще один подарок из портфеля Пашкина. Маркус снова толкнул дверь и тут же отскочил; в створку выстрелили снаружи.

В вестибюле по-прежнему завывала сирена. Сквозь вой Маркус различил шаги, удаляющиеся к лестнице в конце коридора.

По мере того как колонна приближалась к Сити – ее голова уже огибала собор Святого Павла, а хвост еще вихлял за виадуком, – толпа прониклась новым осознанием, а морфический резонанс[38] информационного поля, подпитываемый «Твиттером», позволил всем подхватить этот слух одновременно: Сити рушится, здания пустеют, дворцы финансов содрогаются, чувствуя приближение толпы. Этот слух преобразил коллективное настроение, которое сменилось агрессивным триумфом и требованиями разбить голову поверженного врага о булыжники мостовой. Выкрики стали громче и настойчивее. Демонстранты прибавили шагу. Однако же, контрапунктом победному ликованию, с запада поползли шепотки: демонстрацию собираются разогнать, впереди ждет засада.