Значит, все то, что он сказал мне по телефону, —правда.

Я бросилась к нему и едва не сбила с ног. А потом, развернувобмякшее снегиревское тело, взяла в ладони его лицо.

— Что произошло, Снегирь? Ты объяснишь толком?

— Ее больше нет, Кэт, — лицо Лаврухи исказиласудорога. — Она умерла. Погибла…

Рюкзак выпал из его рук, в нем что-то предательски треснуло— должно быть, разбилась одна из керамических тарелок. Но никаких тарелоктеперь не было нужно — Жека умерла.

— Возьми себя в руки, Лаврентий, — отчаяннопрошептала я. — И расскажи мне все.

— Не могу, — он глухо и неумело зарыдал. — Несейчас. Потом… Пойдем, водки треснем… Не могу, не могу, не могу…

Я ударила его по щеке, чтобы хоть как-то привести в чувство,но обычно безотказный прием не сработал. Он стоял рядом со мной — взрослыймужик, веселый алкоголик, любимчик натурщиц после сорока — и мелкие слезыкатились из его глаз, исчезая в жесткой щетине.

— Пойдем, Кэт… Пойдем, накатим, иначе у меня головавзорвется.

— Ты на машине?

— Нет… Какая машина, я пью второй день, только бы обовсем этом не думать.

— Ладно. Черт с тобой.

Мы отправились в аэропортовский ресторан, заказали водки исоленых огурцов. Огурцов в ресторане не было, и пришлось довольствоваться сыроми маслинами. Лавруха заговорил после третьей стопки.

— Ее убили.

— Как это произошло? — спросила я, внутреннехолодея от своего спокойного делового тона.

— Что ты за человек, Кэт! — Лавруха пристальнопосмотрел на меня. — Ведь это же Жека! Наша Жека… Она в морге сейчас, икакие-то твари-прозекторы ее потрошат… Как ты можешь быть такой спокойной?

— Я не спокойна, слышишь, я не спокойна, — следяной яростью прошептала я. — Но кто-то должен иметь трезвую голову.Пусть это буду я, бездушная скотина Кэт. Что произошло?

— Мне позвонили вчера вечером… Сказали, что Жеку убили.Ее нашли на стройке, в Купчине, недалеко от ее дома… Ну, ты знаешь эту стройку,Кэт… Рабочие с утра явились на смену… Они и нашли.. Ее убили, сунули нож подсердце… Несколько ударов. Последний раз он глубоко вошел… И так и остался.Наверное, они просто не смогли вынуть…

— Кто?

— Те, кто убил, — Лавруха налил себе водки изграфина: пальцы его дрожали, и водка перелилась через край. — Давай выпьемза Жеку…

Я прижала руку к краям стопки.

— Нет. Рассказывай.

— Пошла ты!.. Я все тебе рассказал… Ее убили, еезарезали ножом. На стройке. Она лежала между плитами у крана, в сером плаще. Тыже должна помнить этот ее плащ… Который мы купили в ДЛТ… Под плащом не быловидно ран. Она просто лежала, и все… Лицом вниз.

— Ты видел ее?

Он испуганно посмотрел на меня, вырвал стопку и, расплескиваясодержимое, судорожно выпил.

— Да, я был на опознании… Завтра ее нужно забрать изморга. И договориться о похоронах. Я даже не знаю, Кэт… Я… Я не могу этимзаниматься.

— Естественно. Этим займусь я, — я махнула водку идаже не почувствовала ее вкуса. — А двойняшки? Где они сейчас?

— У Ваньки Бергмана.

— Понятно.

Самым ужасным во всей этой ситуации было то, чтоЛавруха-младший и Катька-младшая остались совсем одни. Кроме Снегиря и меня, уних никого не было. Мать, растившая Жеку одна, умерла несколько лет назад, ещедо рождения двойняшек. А единственные родственники матери — двоюродный брат ссемьей — еще в конце восьмидесятых перебрались в Германию. Ладно, с детьми всерешится потом, сейчас главное — Жека.

Жека, зарезанная ножом на стройке, недалеко от ее дома.

— Она… Ее не… Это не изнасилование, Лавруха? —осторожно спросила я.

Он испуганно посмотрел на меня: такие предположенияотносительно кроткой Жеки выглядели просто надругательством.

— Нет… Кажется, ничего такого.

— А подозреваемые? Они кого-нибудь нашли?

— Я не знаю. Нет… Давай возьмем еще водки, Кэт…

Мы вышли из ресторана через час. Вусмерть пьяный Лаврухазаснул прямо в такси и проспал до самого Васильевского. Мне с трудом удалосьрастолкать его и спустить на тротуар. Он тотчас же уткнулся коленями впоребрик, и его вырвало. Это привело меня в неописуемую ярость. Оставив Лаврухуполулежащим на асфальте, я отправилась к ларьку и взяла двухлитровуюпластиковую бутылку минералки. Открыв ее, я выплеснула половину содержимого влицо Снегирю.

— Вставай, скотина! Никакой ответственности… Надо жебыло так нажраться…

С трудом подняв его пьяную тушу, я поволокла

Снегиря в подъезд. Он только глухо мычал и прятал голову.Дотащившись до шестого этажа и прислонив Лавруху к стене, я открыла дверь своейквартиры. Включив свет в коридоре, я сразу же увидела телефон — и даже теперьне заплакала. Три дня назад я говорила по нему с Жекой. Я почти ничего непоняла из-за помех на линии, а Жека что-то хотела сказать мне. Что-то важное.Но я не стала ее слушать, я опаздывала на самолет. Если бы тогда я знала, чтомоя поездка в Голландию закончится страшным ночным звонком Лаврухи, я бы никудане полетела. Я вообще отказалась бы от самолетов навсегда, если бы это моглоспасти Жеку…

На площадке раздался глухой шум.

Лавруха сидел у моей двери и плакал, уткнув голову в колени.Теперь его слезы вызвали во мне совершенно беспричинный гнев. И зависть.Тщательно скрываемую зависть — я не смогла, не сумела пережить смерть Жеки такбезоглядно, так просто и так искренне, как Снегирь. Может быть, все дело в том,что я еще не верю в нее до конца? Лавруха был в морге, он видел тело Жеки. Еесмерть была для него бесповоротной. А у меня все еще оставалась крохотнаянадежда, что все это — дурной сон, что завтра наступит утро и я отделаюсь толькохолодным потом на висках…

Я втащила Снегиря в квартиру и уложила на диван. Он цеплялсяза мои руки, он не хотел отпускать их.

— Жека, — безостановочно повторял он, — Жека,Жека… Если бы ты видела, Кэт… Она лежала на столе такая удивленная, как будто самане верила в свою смерть… Ты понимаешь меня?

Оставив Лавруху причитать на диване, я вышла на кухню инакапала двадцать капель валерьянки в стакан. Пробить сейчас Лавруху, заставитьего говорить связно — просто невозможно. Он будет только стенать и требоватьводки. Почему мужчины всегда оказываются такими беспомощными перед лицомсмерти? Только лишь потому, что примеряют ее на себя?.. Забыв, что валерьянкапредназначена для Снегиря, я сама вылакала ее.

Спустя несколько минут сердце перестало отчаянно колотиться.Теперь, когда первый шок постепенно проходил, я заставила себя обратиться креальности.