Тристан – последний человек, которого мне следовало бы бояться. Он просто встревожен. Наверно, даже слишком, если учесть, что расстались мы больше года назад. Но он такой, какой есть, и разве кто-то из нас может прыгнуть выше головы?

– Ты не вернешься в Ливерпуль, – заявляет Тристан, и вот такого я действительно не ожидала.

На секунду у меня пропадает дар речи, затем сквозь мое замешательство пробивается ошеломленное «Что?». Наверняка я ослышалась!

– Билли, только посмотри на себя. Тебе не справиться одной. Но ни Уинстон, ни я не сумеем тебе помочь, если…

Уинстон? Он называет моего отца по имени? Господи боже! Когда это произошло? И что произошло? Я чувствую приближающийся приступ хохота, но сдерживаю его и в итоге просто криво ухмыляюсь. Никто за пределами семьи не зовет моего отца по имени, он – мистер Фолкнер.

– …ты не позволишь нам это сделать, а вместо этого будешь убегать.

– Очень любезно с вашей стороны, но мне не нужна эта помощь. Больше не нужна.

Тристан кривится, и на его лице появляется одновременно снисходительная и сострадательная улыбка.

– Оно и видно.

Спасибо, было больно. Я стараюсь не показывать насколько.

– Понимаю твое беспокойство. Но теперь моя жизнь в Ливерпуле. И я не откажусь от нее ни за какие богатства в мире.

– Это тебя сломает. – Наконец он меня отпускает, отходит на шаг назад и цепляется большими пальцами за пояс. – Думаешь, после подобной выходки у тебя до сих пор есть парень?

Я сглатываю, но во рту слишком пересохло.

– Мне… – Не знаю. Седрик добрый и понимающий и умеет с легкостью делать выводы, о которых другие даже не подозревают.

Клептомания – это психическое заболевание. Седрик это поймет и не станет винить во всем случившемся только меня саму.

Хотя я его обманывала. Втянула его младшую сестру в ужасную ситуацию. А потом еще и предположила, что это она…

Я судорожно моргаю. Ничто из этого не связано с клептоманией. Лишь с отвратительным характером.

– Моя жизнь там, – начинаю я осипшим голосом, – не заключается исключительно в том, чтобы встречаться с Седриком. – Это невероятно важно для меня, верно, но есть и нечто большее. У меня там друзья, мне там хорошо. – Там я дома.

В его взгляде едва заметно что-то меняется, всего на долю секунды, скорее всего, просто рефлекторно, вряд ли он сам это понимает. Однако это «что-то» излучает отвращение, и меня не удивляют такие эмоции. Ливерпуль намного проще, приземленнее, шумнее и грязнее, чем Лондон. Тристану никогда не понять, как можно стремиться там жить.

– У меня есть работа, – добавляю я, потому что уверена, что он примет этот аргумент.

– Ты на самом деле собираешься на нее выйти, да? – Его голос становится совсем тихим, в нем появляются обиженные и сбивающие с толку нотки. – Что ж, тогда теперь хорошенько подумай, что делаешь, Билли. Я этого не хочу, но ты не оставляешь мне выбора.

Сердце словно кулаком стучит изнутри по грудной клетке. О чем он говорит?

– Я последний раз прошу тебя пойти со мной, сесть ко мне в машину и вместе со мной поехать к твоему отцу.

– Что… ты хочешь мне сказать, Тристан?

– Если ты не послушаешься, то твой ливерпульский музей естествознания получит от меня электронное письмо.

У меня под ногами закачалась земля, как только я сообразила, что тут прямо сейчас происходит. Что Тристан, которого я любила, которому доверяла, который так долго защищал меня от мира и прежде всего от самой себя… шантажирует меня.

– Было бы непорядочно позволить музею и дальше считать, что они могут доверить тебе свои экспонаты. Все эти великолепные старинные штучки, которые тебе так нравятся, которые ты так жаждешь заполучить. Эти маленькие сокровища, которые вмещаются в ладони и которые так легко спрятать в твоей сумочке… Билли, давай серьезно: мы обязаны предупредить музей о твоем состоянии.

– Прекрати. – Мне хочется наорать на него, но из горла вырывается лишь шепот. Они ему не поверят, проносится у меня в голове, а сразу затем: но это ведь правда.

– Ты хоть понимаешь, что говоришь? Ты вообще знаешь, как я боролась за эту работу?

Глаза горят, однако мой ужас и страх, что он способен воплотить свои угрозы в жизнь, настолько велики, что слез нет.

– Ты не можешь из-за одной ошибки разрушить мне жизнь.

Он улыбается мне, можно было бы подумать, что с сочувствием, но я-то все понимаю.

– Значит, нам все-таки лучше поехать.

СЕДРИК

– Эмили… я на Уиллоу Плейс. Повтори еще раз, где ты, черт возьми?

Моя сестра на другом конце линии дышит так тяжело, будто куда-то бежала.

– Видишь итальянский ресторан по правую сторону? – тараторит она. – За ним начинается парковка. Они уже садятся в машину, Седрик, торопись!

Рванув вперед, я на бегу сую телефон в карман куртки. Понятия не имею, что тут творится, и не разобрал бо́льшую часть того, что сбивчиво бормотала в трубку Эмили. Но похоже, кто-то похищает Билли. Среди бела дня. В самом центре Лондона.

Наконец я вижу Эмили, но она не позволяет мне задержаться возле нее и спросить, что тут, черт побери, происходит. Вместо этого сестра указывает на узкий въезд во двор между старыми многоэтажными домами.

– Они в темно-зеленом внедорожнике. Седрик, Билли не хотела идти с этим типом, но он как-то ее заставил.

Теперь я перестаю вообще что-либо понимать, но это и не нужно. Я быстро бегу к автомобилю, который задним ходом выезжает с парковочного места и чертовски быстро разворачивается для такой ограниченной площади. Недолго думая, я встаю перед ним, хлопаю обеими руками по капоту, и в следующий миг развеиваются все мои сомнения относительно версии Эмили.

Билли сидит на пассажирском сиденье, и от ее вида у меня перехватывает дыхание. Она уставилась на меня огромными покрасневшими от слез глазами, лицо практически посерело от явно охватившей ее паники.

Водитель, блондин в пиджаке, который выглядит немногим старше меня, если вообще старше, опускает стекло.

– Надеюсь, ты сейчас уберешься с дороги, идиот. – Потом он, кажется, замечает, что мой взгляд прикован к Билли. О чем она только думает? Почему не выходит?

Ухмыльнувшись, парень что-то ей говорит и выглядит странно спокойным, как будто тут все в порядке, как будто совершенно нормально, что она сидит рядом с ним заплаканная, с выражением ужаса на лице. Билли не двигается, однако стекло на ее стороне едет вниз. Она шевелит губами, но говорит слишком тихо, чтобы я ее услышал.

– Выйди, пожалуйста, –