Гомера, который, как всегда, стоит у дороги. «Мини» сворачивает на подъездную дорожку, и еще до того, как колеса останавливаются, Эмили начинает ерзать на заднем сиденье, чтобы Седрик быстрее ее выпустил.

– Я принесу тебе лед, приложишь к синяку, – говорит она Седрику, а тот ворчит в ответ:

– Пожалуйста, постарайся сделать так, чтобы мама сразу не вышла, ладно?

Она кивает с заговорщицким видом, дожидается, пока он снова сядет на место водителя, и закрывает дверцу. После чего идет к дому, на ходу вылавливая из сумочки ключи, и поднимается по ступенькам к двери.

Мы остаемся одни в крошечной машинке, и я уже не знаю, что чувствую, потому что кипящие внутри меня эмоции не согласуются между собой. Седрик слишком близко и слишком далеко. Мне как будто жутко холодно и одновременно жарко. Бездонная тьма будто ослепляет. Меня будто переполняет мужество – такое необычайное мужество, что становится страшно.

Салон автомобиля как защитная капсула, отделяющая нас от мира. Я не могу не чувствовать себя в безопасности рядом с Седриком. И несмотря на это, я еще никогда так сильно не боялась. Никогда. За всю свою жизнь.

– Я ворую, – произношу я. Два неожиданно четко прозвучавших слова разрывают тихий вязкий туман всех его незаданных вопросов. Они должны погрузиться в него, расплыться и раствориться, но этого не происходит. Потому что они острые, как клинки.

– Я ворую вещи. Маленькие блестящие вещи. Которые мне не нужны. Которые я, как правило, даже не хочу, но все-таки почему-то ворую. Я постоянно желаю того, что не могу получить.

Папу, который меня любит. Работу в музее. Седрика.

Это всегда именно то, что я не могу получить.

– Я…

Проклятье. В прошлый раз было легче. Тогда меньше было поставлено на кон.

– Я клептоманка.

– О’кей, – говорит Седрик, и это звучит как вопрос. – Это… черт, Билли. Я понятия не имел.

По его взгляду я догадываюсь, что сейчас творится у него в голове. Наверное, он вспоминает мою шутку про кражу позвонка. Или мое признание о том, что я вечно хочу того, что не могу получить. Или ловкость, с которой я обманула его с палочкой от мороженого.

– Почему?.. – осипшим голосом начинает он. – Почему я об этом не знаю?

Потому что тебе нужен кто-то несломленный, думаю я. А я так хотела бы стать той, кто тебе нужен.

– Ты могла бы мне сказать. Ты все можешь мне сказать.

Все так говорят. Но если отнестись к их словам серьезно, то очень быстро понимаешь, что эти фразы – пустая оболочка. Психические отклонения определенно перестали быть табу, как во времена наших родителей. Но клептомания – нечто иное. Клептоманы вредят другим. Они берут то, что им не принадлежит.

Они были и есть, паршивые, гадкие воры, которые прячутся за диагнозом.

– Билли, скажи что-нибудь.

– Я собиралась тебе признаться. Но думала… – Не играет ведь никакой роли, что я думала, будто справилась с этим. Оставила в прошлом. Я ошибалась. Оно не мертво, не похоронено, шло за мной по пятам, всегда прямо у меня за спиной, очень близко.

– Я хотела… – Дождаться подходящего момента, хочется сказать мне. Фазы, когда Седрик будет стабилен и ничем не обеспокоен. Но как озвучить это, чтобы не показалось, что я сваливаю всю вину на него? Кроме того… кого я обманываю?

Я не могла тебе сказать, потому что ты, бедняжка, так страдаешь от своих депрессий.

Это жалко.

– Я считала… – Что однажды такой момент настанет?

Меня тошнит, но я лишь разочарованно фыркаю.

– Мне стыдно, – произношу я наконец. – Возможно, я никогда бы тебе не призналась.

И на самом деле этим все сказано.

Седрик берет меня за руку. Какое-то время сидит, не отрывая от нее глаз, а я сверлю взглядом пустоту. Он по кругу гладит мою ладонь большим пальцем.

– Ну, теперь я знаю.

Я недоверчиво качаю головой. Он же не всерьез.

– Ничего ты не знаешь.

– С этим можно справиться, Билли. О’кей, я не в восторге. Из-за того, что ты не решилась мне сказать. Я спрашиваю себя почему. Может, я должен был что-то заметить или в чем-то вести себя иначе. Или я эгоцентричный придурок, который…

Я подношу его руку к губам, не чтобы поцеловать, а просто чтобы чувствовать.

– Нет. Нет, это не так. Я просто упорно врала самой себе, что это прошло.

– Мы с этим справимся, – просто отвечает он.

– К сожалению, ты даже представить себе не можешь, насколько все плохо.

Он криво улыбается, и я сама отмечаю, что несколько недель назад, когда я умоляла его дать нам шанс, он говорил мне практически те же слова.

Но это другое.

– Все становится только хуже. Гораздо хуже. Боюсь… у меня начинается диссоциация.

Ему известно это слово, известно его значение. Тем не менее он смотрит на меня так, будто не понимает.

– Ты этого не помнишь? Того, что произошло сегодня в «Harrods»?

Я киваю. И даже больше, Седрик, еще хуже, но…

– Мы справимся, – просто-напросто повторяет он, тем самым разбивая мне сердце. – Думаешь, такое могло случаться и раньше?

Я качаю головой. Точно нет. Даже если я не помню, где-то же должны появиться сами похищенные предметы. Разве нет? Черт побери, я ведь и раньше крала вещи, а потом прятала там, где их найдет кто-нибудь другой, кому они, возможно, нужны.

– Не знаю.

– Диссоциация возникает из-за раздражения триггером, – говорит Седрик, и мне становится интересно, почему он в этом разбирается. Он замечает мой испуганный взгляд.

– Люк, – объясняет он. – С ним такое случалось время от времени. Лишь на секунды – это можно научиться контролировать.

Черт, нет. Только не Люк… я не хочу стать как Люк. Что я делаю с Седриком?

Однако тот, похоже, настолько глубоко погрузился в собственные мысли, что забыл, к каким выводам пришел после смерти Люка. Он думает, продолжая держать меня за руку и глядя на нее так, словно на тыльной стороне моей ладони написано решение.

– Что могло подействовать на тебя как триггер, Билли? Что-нибудь случилось сегодня утром?

– «Harrods». – Мне бы стоило помолчать. Я говорю слишком много. И слишком мало. – Один раз меня уже там поймали. Примерно год назад.

– Тогда тоже произошла диссоциация?

– Нет. – Было бы легче на этом и остановиться. Меня поймали – достаточно для травмы. Но по какой-то причине все эти слова давят мне на грудь. Я не смогу вдохнуть, если их не озвучу. – Тот охранник оказался мерзавцем.