Хейзел в легком летнем платье ступала по мягкой траве босыми ногами. Крошечные белые цветы блестели как жемчужины на темно-зеленом фоне.

Дорога привела ее к незнакомой двери. Она открыла ее и оказалась в пустой темной комнате, настолько огромной, что стен не было видно. Внутри было так тихо, что у нее закружилась голова.

Она не была готова остаться здесь.

Ей показалось, что где-то вдалеке блеснул свет. Девушка осторожно пошла вперед, ступая наугад. Пол под ее босыми ногами был абсолютно гладким.

Свет становился все ярче. Идеальный овал прожектора освещал блестящий девятифутовый черный рояль «Steinway & Sons».

Великолепный инструмент. Ни разу в жизни она не видела такого роскошного, идеального рояля.

Хейзел подошла к скамейке и села.

Светильники немного потускнели, и она наконец поняла, где находится. Перед ней пустел огромный зрительный зал.

Она оказалась в Альберт-холле посреди ночи.

Девушка коснулась клавиш, пробуя инструмент. Каждая нота звучала идеально, и все ее сомнения отпали. Она начала играть. «Pathétique». Вторая часть фортепианной сонаты Бетховена № 8 до минор, опус 13. «Adagio cantabile».

Звук заполнил пустой зал и обрушился на нее, как откровение. Такая чистота, такая сладость тона. Каждый молоточек ударяет свою струну, как колокольчик, наполняя тьму красотой.

Из ее глаз потекли слезы. Она никогда так не играла. У нее никогда не было такого потрясающего инструмента и этого божественного акустического пространства. Она никогда не ощущала такой свободы, позволяющей играть, как заблагорассудится. Никакого парализующего страха из-за присутствия зрителей. Только теперь она поняла, что исполнять такую музыку для пустого зала – это просто преступление.

Я сидел рядом с ней в облике месье Гийома. На самом деле он не был мертв, но Хейзел все поняла.

– Я умерла, месье?

Не переставая играть, она подняла глаза и увидела высоко на балконах, где они с Джеймсом когда-то сидели, небольшую группу людей. Ее родители. Колетт. Обри. Тетя Соланж. Джорджия Фэйк и Оливия Дженкинс. Отец Найтсбридж. Элен Фрэнсис. Викарий и миссис Паксли. Мэгги.

Джеймс.

Они были далеко за пределами досягаемости, но она могла видеть их так же ясно, как если бы они были рядом.

Рядом с ними были и другие люди. Они медленно рассаживались в партере и заполняли балкон. Люди, с которыми ей еще предстояло встретиться. Люди, которые вошли бы в ее жизнь и украсили ее, наполнили ее, но теперь этого никогда не произойдет. Молодая женщина с темными кудрями. Светловолосый мальчик.

– Пожалуйста, – попросила она меня. – Могу ли я вернуться еще ненадолго?

Она ждала моего ответа, а ее пальцы продолжали играть.

Я неравнодушен к музыке. Не обязательно быть Аполлоном, чтобы ценить искусство.

Я неравнодушен к любви, хоть мне и приходится обрывать нити, соединяющие влюбленных.

Хейзел настаивала.

– Вы можете отправить меня обратно?

– Ничего уже не будет прежним, – ответил я.

– Пожалуйста, – взмолилась она. – В следующий раз я приду сюда по своей воле.

Я поднялся со скамейки и отступил в тень. Как бы сильно это меня ни печалило, я понимаю, что моя компания не всегда желанна. Хейзел продолжала играть, и я был рад это видеть. В тот момент она нуждалась в музыке, как никогда раньше. Только музыка могла помочь ей смириться с переходом в другой мир.

Рядом со мной появился кто-то еще.

– Неужели это сама Афродита, – сказал я, если вы помните, богиня. – Чем обязан такому визиту?

Ты поклонилась.

– Прошу тебя, мой господин, – сказала ты. – Если я хоть когда-нибудь чем-то тебя радовала – отдай мне Хейзел. Отпусти ее.

– Прекрасная богиня, – сказал я тебе, – такова война. Если бы каждая душа могла быть вырвана из лап смерти просто потому, что кто-то ее оплакивает – вселенная раскололась бы напополам.

– Хейзел еще не закончила, – настаивала Афродита. – Она может так много дать миру живых.

– Я могу сказать то же самое про каждого из миллионов погибших на войне, – сказал я.

Афродита, ты повернулась ко мне и упала на колени.

– Пожалуйста, отдай мне Хейзел, – умоляла ты. – Ее любовь только началась. Она нужна Джеймсу. Она нужна своим родителям. Она нужна Колетт. Прошу, могущественный Аид, Бог Подземного мира, правитель всего.

В тот момент, если память мне не изменяет, мне понадобился носовой платок.

– Она тяжело ранена, – сказал я тебе.

– Не там, где это важнее всего, – возразила ты.

– Мойры возопят от такой наглости, – предупредил я. – Они будут преследовать ее всю жизнь.

– Я присмотрю за ней, мой господин, – сказала ты, богиня. – Я буду защищать ее столько, сколько смогу.

Многие века смертные изображали меня хладнокровным палачом, и я прощаю их за это. Мое сердце вовсе не каменное.

Я взял тебя за руку и поднял на ноги.

– Страсть, любовь и красота, – сказал я тебе, Афродита. – Ты знаешь, что она больше не может обладать всеми тремя.

Трубки с красной кровью спускались от бутылей, закрепленных на металлическом штативе, и заканчивались иглой, введенной в руку Хейзел. Место укола горело, а игла вонзилась в кожу, как оскорбление.

Хейзел этого не знала, но она находилась в полевом госпитале.

Ее тело болело. Даже дыхание было мучительным. Словно все внутренние органы восстали против нее. Она повернула голову из стороны в сторону, и это легкое движение вызвало волну боли, прошедшуюся по всему ее телу.

Она попыталась сесть и, задохнувшись, упала на подушку. К ней тут же подскочила Колетт.

– Доброе утро!

Хейзел осмотрелась.

– Сейчас и правда утро?

Колетт поцеловала Хейзел в щеку.

– Non, ma chère. Но ты очень долго спала, – она придвинула стул и села рядом, – тебе очень больно?

Хейзел медленно вдохнула. Ее разум застрял где-то между лекарственным сном и бодрствованием.

– Не бери в голову, – сказала Колетт. – Я и так все вижу.

– Как долго я здесь? – Хейзел удивилась тому, как грубо звучал ее голос.

В глазах Колетт блеснуло беспокойство.

– Три дня, – сказала она. – Мы так за тебя переживали.

– Мы? – Хейзел больше не пыталась двигаться. – Можно мне воды?

Колетт запустила руку под подушку Хейзел и помогла подруге приподняться. Хейзел поморщилась и поднесла к губам стакан воды. А затем закрыла глаза. Колетт взяла ее за руку и переплела с ней пальцы.