Ее чувство времени было правильным. Последние красные лучи заходящего солнца скользили по воде, когда она дошла до лагеря у реки. Там остался брезентовый шатер и след от костра. Но угли оказались холодными и черными, а шатер пустым. Не было ни света, ни плоскодонки у реки. Они уехали.

По быстрому течению Миссисипи ничего не двигалось, кроме бесконечного потока воды. Она осталась одна.

Яркий утренний свет дарил бесстрашие и надежду; утро было временем для решительного и обдуманного шага. Но под темным покровом ночи могло быть в определенном смысле безопаснее. Следовало только не бояться рычания леопарда и бегущих от страха мелких зверей. Человек почему-то оказался опаснее.

Было несложно продолжать двигаться. Труднее оказалось удержаться, чтобы не побежать, не упасть вниз головой в постыдный мрак, прячась от ночного шума и овладевшего ею страха, подобного разгулявшемуся воображению выбравшейся на охоту кошки. Нужно идти спокойно, несмотря на зловещую тень в свете восходящей луны. Низкое вибрирующее рычание скорее ощущалось, чем слышалось.

Рафаэль, Раф. Его называли Черным Леопардом, самым опасным из мужчин, и тем не менее в его руках она познала безопасность. Безопасность и что-то большее, трудную радость, трепетный экстаз.

Раньше она пыталась это отрицать. Из гордости и недоверия, а также от разъедающего чувства обиды, оттого что ей против воли пришлось выйти за него замуж, она в мыслях возвела барьер между ним и собой. Как же она ошибалась! Не только он был виноват в том, что произошло между ними в ночь квартеронского бала. Более того, происшествия с Маркусом и Уэсли Мартином, доказали ей, насколько другой, насколько более ужасной могла оказаться та ночь. Когда она боролась с Рафом, то инстинктивно понимала, что он не ранит ее и не причинит невыносимую боль, что ему не доставляла удовольствия травма, которую он нечаянно ей нанес. Тогда и позднее, после того как они поженились, сила его желания всегда сдерживалась нежностью и стремлением доставить ей удовольствие.

Он не испытывал подобных благородных чувств, когда судил Индию, но могла ли она винить его за это? Мужчин и женщин ежедневно пороли, клеймили, вешали на позорные столбы и виселицы даже за меньшие проступки. Его решение было даже гуманным. Смерть Индии нельзя назвать убийством. Ко всему этому еще добавилось ее собственное чувство вины за смерть Соланж. Поэтому неудивительно, что ее отношение изменилось и возникло своего рода принятие.

Она спрашивала себя, что бы было, если бы они с Рафом познакомились обычным образом? Почувствовал бы он влечение к ней? Пошел бы на поводу у этого влечения? Или, может быть, он выбросил бы ее из головы, как скучную наивную простушку?

Ей вдруг захотелось засмеяться, и ее тень немного затряслась на песчаной колее дороги. Если они с мужем когда-нибудь встретятся, у него не будет причин жаловаться на этот счет. Если они когда-нибудь встретятся…

Отдаленный звук аккордеона подсказал ей, что она приближается к Натчезу. Ее насторожил какой-то шум, поэтому она свернула с дороги в колючие, покрытые росой астры и прошла дальше за деревья, чтобы не встретиться с тремя всадниками. Они проскакали мимо, и был слышен усталый стук копыт и обрывки фраз.

Через несколько ярдов она вышла на развилку. Справа от нее были темные, стоящие плотно друг к другу дома Натчеза, то тут, то там в призрачном свете луны появлялись побеленные стены, раскачивающиеся мачты или окна. Внизу слышалась шумная жизнь Натчеза-под-Холмом, где через открытые двери на грязные улицы падал желтый свет ламп.

Что ей делать? Куда идти?

Элен вряд ли поможет, даже если Кэтрин осмелится попросить. Уэсли, бесспорно, состряпал какую-то правдоподобную историю насчет ее отсутствия, выставив Кэтрин не в лучшем свете. Ревнивую жену нельзя обвинять в том, что она верит почти всему сказанному о женщине, и без того замешанной в скандале.

На ее губах появилась циничная улыбка. Она не спеша повернула от благочестивых спящих домов в сторону ужасного гула Натчеза-под-Холмом. Все-таки старая карга Фортуна была упряма! Неужели ей все же придется стать дамой полусвета? Она долго взвешивала дальнейшие перспективы, и в ее потемневших глазах отражались горевшие внизу огни, а потом переливы ее чистого смеха эхом пронеслись навстречу милостивой и беспечной луне.

— Мадам, к вам посетитель.

Кэтрин посмотрела на жену трактирщика, стоявшую в фартуке на пороге ее комнаты. В ее строгом холодном голосе читалось скрытое презрение, но девушка понимала, что никак не может повлиять на это. Потому что благодаря усилиям этой женщины с тонкими губами она получила кровать, комнату и личный туалет. Пришлось принести в жертву шляпку Элен. Кэтрин отдала ее без сожаления.

Изучая носки туфель Элен, Кэтрин спрашивала себя, стоят ли они еще одного дня или взамен на проживание лучше предложить свои услуги горничной. Пристанище было ее первой необходимостью. Если получится, можно устроиться на постоянную работу. Может быть, гувернанткой? Но как получить это место без связей или рекомендаций, она не знала.

Сейчас она повернула голову и непонимающе уставилась на женщину.

— Посетитель?

В ответ бледная жена трактирщика сделала шаг в сторону, пропуская хорошо одетую даму, которая с широкой улыбкой прошла в комнату. Это была не Элен, как сначала подумала Кэтрин, и не леди, хотя она не понимала, почему сделала такой вывод. То ли из-за зеленого жакета, надетого поверх зеленого же муслинового платья, то ли из-за яркого цвета ее шали, напоминающей клетчатый плед. Или огненно-рыжие мелкие локоны, выглядывающие из-под шляпки, выглядели несколько вульгарно?

— Добрый день. Позвольте представиться. Меня зовут миссис Харрельсон.

Женщина сняла перчатки и кивком отпустила жену трактирщика.

Поднявшись с места, Кэтрин автоматически ответила:

— Здравствуйте.

— Вижу, вы не догадываетесь, кто я и зачем пришла, — продолжила миссис Харрельсон. — Могу я присесть, чтобы кое-что обсудить?

— Конечно.

Кэтрин не нашлась, что еще ответить. Миссис Харрельсон казалась довольно приятной, с умными карими глазами и правильными чертами лица, слегка изменившимися с возрастом, но что-то внутри Кэтрин сопротивлялось ей. Она быстро указала в сторону почерневшей от копоти скамьи, а сама села напротив.

Миссис Харрельсон бросила перчатки, поставила на колени ридикюль, поправила шаль и посмотрела на нее.

— Вы очень красивая молодая женщина.

После секундной паузы Кэтрин ответила:

— Спасибо.

— Без преувеличения можно сказать, что ваше лицо — это ваша судьба.

Кэтрин слегка прищурилась.

— Вы слишком добры, — бросила она в ответ.

— Ага, вижу, вы начинаете понимать меня, не правда ли? В моей профессии ум не всегда является добродетелью, но не станем обращать на это внимания. Буду с вами честна. От доброжелательной хозяйки таверны мне стало известно, что вы… скажем так… остались без средств к существованию.