Дом Сафрара все ещё держался, а на крыше главной башни виднелись обороняющие её тарнсмены Ха-Кила. Помимо этой цитадели в городе остались не подавленными считанные очаги сопротивления, где тарианцам ещё удавалось хоть как-то сдерживать натиск нападающих. Мы с Камчаком полагали, что теперь Сафрар должен улететь из города в самое ближайшее время, поскольку теперь ему было совершенно ясно, что удар паравачей по фургонам и боскам тачаков не достиг цели и Камчак не увел свои войска из Тарии. Кроме того, на стороне тачаков теперь выступали катайи и кассары, и дальнейшее развитие событий не могло не приводить Сафрара в ужас.

Единственной причиной, по-моему мнению, которая ещё способна была удержать Сафрара от бегства, являлось его ожидание какого-то события чрезвычайной важности: вполне возможно, прибытие на тарне серолицего человека, перед которым у него было обязательство во что бы то ни стало сохранить золотой шар. К тому же, если его дом будет взят приступом и торговец, таким образом, будет подвергаться опасности, у него останется возможность улететь в самый последний момент, бросив своих слуг и защитников на произвол судьбы.

Я знал, что через гонцов Камчак был в курсе всех дел в фургонах тачаков, и не стал сообщать ему ни о разграблении, которому подвергся его собственный фургон, ни о судьбе Африз и Элизабет Кардуэл, которую, что казалось мне совершенно естественным, он вполне мог давно продать. Интерес же мой к подобным вещам он со своим типичным для тачаков складом характера непременно должен был воспринять как вмешательство в его личные дела и непростительную дерзость. Придет время, и я узнаю – если будет возможность – имя её нового хозяина каким-либо косвенным способом, не обращаясь непосредственно к Камчаку; гораздо хуже, если при нападении она попала в руки паравачей – тогда поиски её следов сильно осложнятся.

Зато я напрямую спросил Камчака о том, почему он, предполагая, что катайи и кассары не придут на помощь тачакам, не оставил тем не менее Тарию и не отвел свои главные силы к фургонам.

– Это была рискованная игра с моей стороны, – признался он.

– Опасная.

– Возможно. Но мне казалось, что я в достаточной степени знаю и катайев, и кассаров.

– Да, но ставки в этой игре очень высоки.

– Они гораздо выше, чем ты думаешь.

– Не понимаю, – признался я.

– Игра ещё не окончена, – сказал он, но от дальнейшего разговора отказался.

На другой день после моего прибытия в Тарию Гарольду удалось перепоручить свои обязанности командующего колонной фургонов кому-то другому, и он к вечеру прибыл во дворец Фаниуса Турмуса.

Днем и ночью, урвав всего час-другой для сна где-нибудь на ковре во дворце или устроившись прямо на каменной мостовой у разведенного часовым костра, мы с Гарольдом выполняли всевозможные указания Камчака, то принимая участие в штурме очередной удерживающей оборону тарианской внутренней крепости, то проверяя и выставляя на посты часовых. Силы тачаков были расположены таким образом, чтобы оттеснить не желающих подчиниться тарианцев в сторону двух городских ворот, сознательно оставленных открытыми и неохраняемыми, чтобы позволить всем как воинам, так и гражданским лицам покинуть город. С городских стен хорошо был виден поток беженцев, оставляющих Тарию. Они несли с собой провизию и вещи, которые им удалось захватить из объятых пламенем домов. Стояла поздняя весна – не слишком суровое время года, хотя и отличающееся нередкими затяжными дождями, значительно ухудшающими и без того несладкую судьбу беженцев. В связи с этим меня немало приятно удивил тот гуманный факт, что вдоль путей следования покидающих город тарианцев Камчак оставил емкости с питьевой водой и кое-какой провиант.

Я обратился к Камчаку за объяснениями, поскольку обычно в состоянии войны тачаки не оставляли на неприятельской территории ничего живого, уничтожая даже домашних животных и отравляя колодцы. Города, сожженные народами фургонов сотни лет назад, как говорят, продолжают до сих пор лежать в руинах, являясь пристанищем лишь для ветра да охотящихся за уртами слинов.

– Народам фургонов нужна Тария, – без обиняков ответил Камчак.

Для меня это было как гром среди ясного неба. С другой стороны, все выглядело совершенно логично.

Тария действительно явилась основным звеном, связывающим народы фургонов с городами Гора, своеобразными воротами, через которые всевозможные товары попадали на бескрайние равнины кочевников. Без Тарии существование народов фургонов, несомненно, было бы гораздо более скудным.

– А кроме того, – добавил Камчак, – народам фургонов нужен враг.

– Не понимаю, – признался я.

– Не имея общего врага, они никогда не объединятся, а не объединившись – однажды погибнут.

– Именно с этим и связана та игра, о которой ты говорил? – поинтересовался я.

– Возможно, – уклончиво ответил Камчак.

Однако я не чувствовал себя удовлетворенным; мне казалось, что Тария свободно могла выдержать гораздо большие разрушения, чем те, которые ей причинили войска тачаков: они, например, могли оставить открытыми для отступающих только одни ворота и позволить покинуть город не тысячам, а сотням тарианцев.

– И это все? – спросил я. – Это единственная причина, почему столь большому числу тарианцев позволено остановить город?

– У тебя, командир, несомненно, есть какие-нибудь дела в других частях города? – сухо сказал Камчак.

Я коротко кивнул, повернулся и, разочарованный разговором, покинул комнату. Давным-давно я понял, что нельзя давить на Камчака, если он не хочет говорить. Однако, успокоившись, я сам удивился его снисходительности. Испытывая жесточайшую ненависть к Тарии и тарианцам, он тем не менее не остался глухим к отчаянию своих беспомощных врагов и отнесся к безоружным гражданам с величайшей терпимостью и сочувствием, подарив им жизнь и свободу, позволив им беспрепятственно оставить город. Пожалуй, единственным с точки зрения тарианца исключением явились женщины Тарии, рассматриваемые не иначе как часть доставшейся победителю добычи.

Все немногое оставшееся у меня свободное время я проводил у дома Сафрара. Внутренние строения, входящие в его состав и отбитые тачаками, были укреплены при помощи булыжника и бревен, что превратило двор в одну большую баррикаду. Я регулярно проводил обучение тачаков стрельбе из арбалетов, десятки которых оказались в руках нападающих. В распоряжении каждого из отобранных мною воинов находилось по пять арбалетов и по четыре раба-тарианца, назначенных мной для заряжания оружия. Новоиспеченных арбалетчиков я расставил на крышах ближайших домов, кольцом огибающих строения Сафрара. Арбалет, уступая тачакскому луку в скорострельности, имеет тем не менее целый ряд преимуществ, важнейшим из которых являлась возможность ведения более прицельного и мощного огня, что – как я и добивался – в значительной степени затрудняло действия неприятельских тарнов, базировавшихся на главной башне – цитадели осажденных. Прошедшим у меня обучение тачакам уже в первый день удалось подбить четырех подлетающих к башне неприятельских птиц, хотя тарнсмены продолжали наносить нам урон. Однако все шло к тому, что скоро мы бы смогли контролировать воздушное пространство и над башней. Я, конечно, опасался, что известие о появлении у нас дополнительных видов вооружения вынудит Сафрара ускорить свое решение покинуть башню, но сообщение о четырех сбитых тарнах, очевидно, возымело совершенно иное действие, поскольку с бегством Сафрар явно не торопился.