– Пришел муж твой, Ингер, к нам в землю Деревскую по дань, – начал старик.

Стояла тишина, так что его слабый голос был отчетливо слышен. Речь лилась размеренно, торжественно, будто он передает старинное сказание о делах давно минувших дней, уже закаменевшее в своей всеми признанной истинности. Хотя, как это бывает почти всегда, всей правды никто не знал сейчас и ее не суждено было никому узнать в будущем. Но время восполняет это пробел и, переплавив множество слухов и противоречивых мнений, создает истину, которую людская память принимает, потому что не терпит пустоты и неясности.

– Было у нас уложено с ним семь лет назад, что берет он с дыма по две куны, с нарочитого мужа по три, с княжьего дома семь. Так платили мы. А в сей год сказал: беру куну себе, куну жене-княгине, куну сыну моему. Стал брать по три и великое разорение чинить земле нашей. Половину земли обобрал, и не стерпели того люди. Воззвали к князю своему, Хвалимиру-Малу, попросили защиты. Вышли люди наши с князем своим, Хвалимиром-Малом, из города Искоростеня. Хотели сказать Ингеру: зачем берешь так много? Зачем ходишь, будто волк хищный, обиды чинишь женам и малым детям? Бери сколько уложено, и будет меж нами мир. Но он и слушать не стал, а напал на людей наших с отроками своими. Вышла битва лютая, и убит был Ингер и дружина его.

Прекраса откинулась на сидение престола. Лицо ее побелело, рот приоткрылся, будто она не могла вдохнуть.

По гриднице прокатился общий крик.

– Убит? – Свенгельд шагнул вперед. – И люди его? Все?

– Все до единого, – подтвердил старик, сурово взглянув на него. – И речь такую послал тебе, княгиня, князь наш Хвалимир-Мал, – седой вестник снова обратился к Прекрасе. – Мужа твоего не воскресить. Прими виру за смерть его, но на треть меньше, ибо вина в том его самого. Мы вернем вам тело его и людей, а ты верни жену Хвалимирову и детей. Тогда будет снова меж нами мир.

Возмущенный гул все нарастал, но люди едва верили своим ушам и в растерянности глядели друг на друга.

Князь убит! У руси в Киеве нет больше князя! Каждый из бояр и оружников ощутил себя так, будто с него вдруг сняли голову. Вроде и не больно, но не знаешь, как сделать хотя бы шаг, ведь некому больше вести тебя, выбирать цель и пути к ней. Будто с неба сорвало голубой покров и открылась черная жуткая бездна… Князь среди людей – тот Сыр-Матер-Дуб на острове Буяне, что держит свод над головами.

Все взоры обратились к княжьему столу – к молодой женщине, которая сидела на нем. Одна. За полгода люди едва привыкли видеть ее место занятым – после того как много лет половина княгини оставалась пустой.

И вот опустела вторая, мужская половина. Тот, кто семь лет занимал ее, не вернется никогда.

– Муж твой Ингер на тебя куну брал и на сына твоего Святослава, – продолжал Требовид. – Говорил, что вы – наши владыки. К тебе мы пришли. Прими ты и сын твой виру за мужа и помирись с нами.

Свен набрал в грудь воздуха… и промолчал. О предложении виры он договаривался с Хвалимиром и обещал ее принять. Но виру предлагали не ему! Ее предлагали Прекрасе и от нее ждали ответа.

Но нет, смолчать сейчас – потерять все.

– Старче! – положив руки на пояс, Свен шагнул вперед. – Видно, иные обычаи в земле Деревской, если ты, мудрый человек, о вире за убийство речь ведешь с женой! Или у древлян жены имею право на месть? Я, Ельгов сын, один вправе решать, как отплатить убийцам за смерть Ингера, стрыйного брата моего.

Гул усилился, зазвучали одобрительные крики. Право кровной мести принадлежит мужчинам – отцу убитого, сыну, брату, племяннику и другим родичам до седьмого колена, но не женщинам и не малым детям. В этом Свен был прав: он, двоюродный брат Ингера, обладал правом мести – либо отказом от нее, но мысль о таком отказе, позорном для родни убитого, никому и в голову не пришла.

– Обычаи нам ведомы, – ответил ему второй старик. – Ингер собирал с земли нашей дань на троих – на себя, на княгиню свою Ельгу Прекрасную, на сына Святослава. И говорил: сие делаю, чтобы вы знали, кто ваши владыки ныне и в будущем. Чтобы вы ведали, что после меня князь русский будет зваться Святослав, Ингеров сын. Потому и пришли мы к ним – к жене его Ельге и к сыну. Ведомо нам, что мстить кровью за кровь не может ни жена, ни малое чадо. Виру принять им не зазорно, и с тем помиримся.

– Без князя нет у рода его силы и счастья, – прохрипел третий старик, немного приподняв посох, будто предостерегая. – Сгинете вы, поляне. А примешь виру, помиримся.

Гул голосов не утихал. Древляне верно рассуждали: жена и малый ребенок не могут мстить, а без князя племя лишено покровительства богов. Но принятая вира унижает родичей убитого, даже будь он простой человек, что же говорить о князе! Это будет унижением для всей земли Русской!

– Я – кровный родич Ингера, мой отец, Ельг, был братом его матери, Ельги-Святославы! – яростно ответил Свен. – Я заявляю о своем праве мстить за моего родича Ингера! И требую, – он окинул собравшихся свирепым взглядом, – чтобы право мое было признано!

Свен обещал Хвалимиру принять виру, а теперь требовал мести. Но Хвалимир первым обманул его, направив послов не к нему, а к Прекрасе и Святославу. Месть за убитого и законное вступление в наследство неразрывно связаны, и сейчас Свен без колебаний порвал остатки договоренности, лишь бы спасти то, ради чего все затеял.

Рослый, мощного сложения, он стоял перед очагом, один перед тремя старцами, опустив руки со сжатыми кулаками и всем существом источая готовность к немедленной борьбе. От его грубоватого лица, от свирепых серых глаз, от всего облика веяло напористой силой, и невозможно было ответить «нет», когда он говорил «я требую».

Веретено замерло в руках суденицы, и неосознанно это ощутили все. Сейчас будет сделан выбор, который определит нить судьбы всей земли Русской.

– Старцы правду сказали, – среди тишины раздался с престола женский голос.

Все воззрились туда в изумлении: захваченные речью Свена, люди почти забыли о Прекрасе. Под десятками глаз она сидела неподвижно, с белым лицом, будто ледяная. Только дышала приоткрытым ртом, что придавало лицу молодой женщины почти детское выражение. В ней вновь проглянула та дева, которую Ингер встретил на берегу реки Великой семь с лишним лет назад. Но если тогда она, свежая, как бело-розовая ветка цветущей яблони, изумлялась своему счастью, то теперь ее ледяная бледность выражала горестное изумление перед жестокостью судьбы.

Однако она, готовая к случившемуся, тоже понимала необходимость немедленно вступить в борьбу: малейшее промедление отдаст победу Свену, а вместе с тем отдаст ему все.

– Я и мой сын – единственные законные наследники моего мужа, князя Ингера, – продолжала Прекраса. – О том он сам не раз свидетельствовал здесь, в этом доме, перед дружиной своей, боярами и всеми мужами киевскими. Перед цесарями греческими – имя мое и сына нашего Святослава в докончание с ними вписано. Перед древлянами он свидетельствовал, что я и наш сын – их владыки и его наследники. Боги проклянут и вас, кияне, и вас, древляне, если отречетесь от того. И я… – Прекраса судорожно вздохнула, поскольку речь отнимала у нее последние силы, – объявляю, что беру право мести на себя и на сына моего Святослава.