– В таком случае вы должны были знать и о том, сколько стоят услуги дэд-программиста?

– Да, – едва заметно кивнул Алябьев. – Но Николай сказал, что деньги для него не проблема.

– Он сказал, отуда у него деньги?

– Нет.

– Но он поделился с вами проблемами, которые возникли у него в отношениях со святошами?

– Подобные проблемы возникали не только у него одного. Большинство московских ученых, которым удавалось в последнее время каким-то образом добиться внебюджетного финансирования или получить грант под ту или иную заявленную работу, вынуждены отчитываться липовыми данными. Все дело в том, что та работа, которую мы пока еще в состоянии выполнить на имеющемся у нас оборудовании, устаревшем уже на пару десятилетий, никого не интересует. Те же исследования, заявки на которые порою еще вызывают у кого-то интерес, требуют куда более щедрого финансирования, чем предлагается. Нам приходится действовать по принципу «бери, что дают», рассчитывая на то, что полученные деньги помогут хотя бы в какой-то степени выправить то гибельное положение, в котором оказались лаборатории, некогда занимавшиеся исследованиями на мировом уровне. Обычно все это заканчивается тем, что после двух-трех отчетов, содержащих по большей части не конкретные результаты, а то, чего можно добиться, если углубить направление поисков и расширить спектр исследований, организация отказывается от дальнейшего финансирования работ. По-видимому, на такой же итог своих взаимоотношений с представителями Рая рассчитывал и Николай.

Алябьев умолк. Повернувшись ко мне вполоборота, он провел ладонью по столу, как будто пытался что-то на ощупь отыскать на нем.

– Но святоши, по-видимому, решили, что Соколовский пытается скрыть от них полученные результаты, – продолжил я. – Или хочет поднять цену. Ему угрожали?

– Я не знаю, – покачал головой Алябьев. – Николай сказал, что у него большие проблемы и что святоши не отстанут от него, пока он не представит им конкретные результаты исследования «молчащего» участка инсулинового гена по заявленной программе. А он даже и не брался серьезно за эту работу, поскольку считал ее совершенно бесперспективной. Тогда я и предложил ему попытаться обработать все имеющиеся у него материалы с помощью дэд-программы.

Алябьев слегка развел руками, словно извиняясь за то, что все так обернулось.

– Вы видели полученные результаты? – спросил я у него.

– Нет! – Алябьев глянул на меня едва ли не с возмущением. – Николай сам пришел в ужас, когда увидел то, что получилось! Он сказал, что это ни в коем случае никому нельзя показывать!

– И даже не сказал, почему? – с сомнением прищурился я.

– Он сказал, что теория эволюции – это полный бред и только ему одному теперь известно, как появился человек разумный. Но лучше, чтобы об этом больше никто не знал, потому что знание это не только не сделает людей счастливее, но способно уничтожить все человечество.

– И больше ничего?

– Ничего, – покачал головой Алябьев.

– Он был уверен, что никто не сможет повторить его работу?

– Для этого нужен человек, который так же, как и Николай, посвятил бы всю свою жизнь исследованиям инсулинового гена. Как вам, наверное, известно, конечный результат использования дэд-программы для решения той или иной задачи зависит, во-первых, от первоначальных данных, которые заказчик передает программисту, а во-вторых, от самого программиста. Поскольку дэд-программисты используют для работы свой собственный мозг, то каждый из них является, если можно так выразиться, уникальным живым компьютером. Ни один из них не сможет в точности воспроизвести даже то, что уже было сделано его коллегой. Кроме того, у Николая имелась масса уникальных наблюдений за механизмом репликации инсулинового гена, каждое из которых в отдельности не представляет особого интереса, но в комплексе, как мне кажется, может оказать принципиальное влияние на результаты дэд-программирования.

– Исходя из характеристики, которую вы дали Соколовскому, я представлял его себе как ученого с нереализованными амбициями. Неужели соображения морали и этики не позволили ему опубликовать работу, которая обессмертила бы его имя?

– При всех своих достоинствах и недостатках Николай не был ни героем, ни самоубийцей. И он отдавал себе отчет, что, в чьих бы руках ни оказались материалы его исследований, первой жертвой станет он сам. Образно выражаясь, Николай создал бомбу, которая, взорвавшись, убила бы в первую очередь своего создателя.

– Укрыться в Аду тоже вы ему посоветовали?

Прежде чем ответить на мой вопрос, Алябьев взял лежавшую на столе газету, сложил ее несколько раз и с размаха прихлопнул неосторожно выползшего из щели таракана.

– Значит, вы действительно его нашли?

Под взглядом Алябьева я почувствовал себя таким же тараканом, как и тот, что пару секунд назад был казнен без суда и следствия на лабораторном столе. Только шевельнув левым локтем и почувствовав под мышкой кобуру с пистолетом, я вновь ощутил уверенность.

– Восьмого мая в компании с вами, Александр Алексеевич, Соколовский отправился в Ад, назвавшись Семеном Семеновичем Ястребовым.

– Глупо, – усмехнулся Алябьев.

Я вопросительно поднял бровь.

– Я говорил Николаю, что глупо менять фамилию Соколовский на Ястребов, – Алябьев снова усмехнулся и качнул головой. – Но он ответил, что так ему будет легче к ней привыкнуть.

– В Аду он прибег к помощи нейропластики, чтобы изменить внешность.

– Верно, – коротко кивнул Алябьев. – И, кстати, выложил за это целое состояние. Платить пришлось даже не столько за саму процедуру нейропластики, сколько за то, чтобы его приняли без предварительной записи. Представления не имею, где Николай взял столько денег.

– Если вас это интересует, могу рассказать, – предложил я.

– Нет, – отрицательно качнул головой Алябьев.

– Сейчас тело Соколовского находится в морге Службы специальных расследований Сатаны.

Не глядя на меня, Алябьев не то кивнул, не то просто дернул подбородком. Мне даже показалось, что он не расслышал то, что я ему сказал. И все же я задал ему вопрос:

– Это вы его убили?

Алябьев не вздрогнул и не попытался втянуть голову в плечи. Он просто запрокинул лицо и посмотрел на давно не беленный потолок со следами многочисленных протечек.

– Нет, – спокойным голосом произнес он, продолжая изучать коричневатые разводы на потолке. – Соколовский покончил с собой. – Не смешите меня, Александр Алексеевич. – Картинно усмехнувшись, я недоверчиво покачал головой. – Соколовскому удалось добыть, как я полагаю, значительную сумму денег, которой, если разумно ею распорядиться, ему должно было хватить до конца жизни. Он перебрался в Ад, изменил свое имя и внешность. Насколько я понимаю, с прежней семьей его почти ничего не связывало. Спустя какое-то время, после того как улягутся страсти, вызванные его внезапным исчезновением, он мог вернуться в Московию и жить здесь припеваючи. Или перебраться на выбор в какую-нибудь другую, не слишком дорогую страну, которая с радостью предоставит гражданство человеку с деньгами. А вместо этого он закрывается в туалете торгового комплекса и делает себе смертельную инъекцию пустым шприцем. – Я снова покачал головой. – Извините, Александр Алексеевич, но, на мой взгляд, в этом нет никакой логики.