– Николай Ильич, спасибо, – Ева протянула ему руку. – Без вас бы мы оттуда точно не выбрались. И только ваше вмешательство…

– Я же Данькин друг, в конце концов! А друзей надо выручать.

Из соседнего прохода к ним потянулся взволнованный попутчик:

– Господин Сазонов, позвольте обратиться! Скажите, а что вы там у себя, в Думе, думаете об ограничении рекламы на телевидении?.. Это ж жизни от нее нет! А как она влияет на подрастающее поколение…

– Очень своевременный вопрос, голубчик! – оглянулся Сазонов. – Мы в Думе еще не до конца разобрались с этим вопросом, но пока я вам могу посоветовать следующее, очень радикальное средство – как только в телевизоре пойдет реклама, немедленно выключите его…

* * *

В узких арбатских переулках, среди припаркованных у тротуара машин внедорожник Михайловского едва развернулся.

За прозрачной стеклянной витриной горел мягкий оранжевый свет, отражаясь от бронзовых подсвечников, позолоты на вазах и полировки старинных бюро… За стеклом, словно рыбки в аквариуме, плавно лавировали в узком пространстве посетители.

Некоторое время Михайловский раздумывал, а потом решительно вышел из машины. Звякнул серебристым голоском колокольчик у дверей.

– …конечно, никакой это не восемнадцатый век, а подделка конца девятнадцатого, но именно поэтому картина уже является своего рода раритетом. В конце концов, вы же не продавать ее собираетесь, не дарить… Повесьте у себя в кабинете и говорите, что это настоящий Боровиковский – кто проверять-то станет?.. – Толик Прахов обернулся и встретился глазами с двоюродным братом. – Простите, мне некогда. Господа, мы закрываемся! Простите, но я попрошу… Мы закрываемся! – громко повторил он.

Когда помещение опустело, он закрыл дверь, повернул табличку с надписью «закрыто» – наружу.

– Я слушаю тебя, Даниил, – сухо произнес Прахов. – В чем дело?

– Брось, Толик! Ну сколько можно дуться друг на друга… – засмеялся Михайловский. – Мы же не чужие, в конце концов.

– Вроде как это ты на меня дулся? – усмехнулся тот. – Ревность, чудовище с зелеными глазами…

– Ну прости! Я прекрасно знаю, что между тобой и Евой ничего не было. Я тогда вел себя как дурак… Теперь я другой, честное слово!

Толик повертел в руках массивное пресс-папье, стоявшее на бюро.

– Значит, ко мне даже ревновать нельзя… – тихо пробормотал он. – Значит, я такой жалкий и ничтожный…

– Толик! – умоляюще поднял руки Михайловский.

– Ну ладно, ладно, ты прав – между твоей прекрасной женушкой и мной действительно ничего не было… Но у нее был кто-то другой! Она, когда заходила сюда, рассказывала. Сидела вон на том диванчике, такая тихая, печальная… Недоговаривала многое, но я понял, понял!

– Толик, перестань. Что бы ни было, все в прошлом, – снова попытался остановить его брат. – Я люблю Еву, и она меня любит.

– За что она тебя любит? – с му?кой в голосе спросил Прахов.

– Я не знаю.

Повисла пауза. Потом зашипели, стали отбивать удары напольные часы с маятником.

– Тьфу ты… – неловко засмеялся Михайловский. – Прямо напугали! Настоящая лавка древностей…

– Даня, а ведь я тебя ненавижу, – неожиданно произнес Прахов, глядя брату прямо в глаза.

– За что, Толик? За Еву?

– Не-ет! – засмеялся тот. – Ты думаешь, все так просто… Я, милый мой, ненавижу тебя давно, сколько помню себя!

– Но за что? Я не давал тебе играть своими машинками в песочнице? – Михайловский все еще пытался шутить. – Толик, брось, не надо…

– Надо, – затряс тот головой. – Надо! Ты, милый Даня, слишком легко всегда жил. У тебя было много друзей, тебя любили женщины…

– Ага, одна увезла от меня сына, другая потащила в суд… Хорошо же они меня любили!

– Но они у тебя – были. А у меня… Пустыня, одним словом! Ну да, две первых твоих жены были теми еще стервами, но ты, по крайней мере, вызывал в них хоть какие-то чувства… Меня даже никто и не ненавидел всерьез!

– Ты хороший, добрый человек. И слава богу, что тебя никто не ненавидел, – тихо сказал Михайловский. Ему до смерти вдруг стало жаль брата.

– У каждого человека должны быть не только друзья, но и враги! А у меня не было ни тех, ни других. Я пытался, я пытался быть ярким и интересным, я старался просчитать все свои шаги – для того чтобы рано или поздно оказаться впереди тебя. Тогда, двадцать лет назад, ты пошел на исторический, помнишь? О, как я обрадовался! «Дурак, – подумал я тогда. – Ну кому нужны сейчас историки, эти кабинетные черви… Нищенские зарплаты, убогая, скучная жизнь!» И я стал заниматься антиквариатом, – Толик обвел рукой вокруг себя. – Я стал заниматься тем же, что и ты, я тоже залез с руками и ногами в историю… И это оказалось очень прибыльным делом. О, как я ликовал! Я всерьез думал, что обогнал тебя… А потом ты стал писать эти книги. Ты стал известен – а чужая слава ранит сильнее, чем чужие деньги!

– Почему ты… почему ты никогда не рассказывал мне об этом? О том, что на самом деле чувствовал ко мне?..

– Потому что боялся сам себе признаться в своей ненависти к тебе. А потом появилась Ева… И тогда я сказал себе – мне плевать на его славу, на его удачливость… Пусть Ева станет моей, и тогда я прощу его.

– Но нельзя заставить человека любить против его воли! С какой это стати она стала бы твоей? – не выдержав, возмутился Михайловский.

– Стала бы! Когда бы ты вернулся из Сибири опозоренный, так и не найдя своего дурацкого золота…

– Ну я же так и не нашел его!..

– Зато теперь о тебе говорят еще больше… – покачал головой Прахов. – Ну как же, наш Даниил Петрович Михайловский оказался в центре детективной, очень романтической истории, в духе Майн Рида, с погонями и стрельбой… Я слышал, тебя попросили написать сценарий по следам твоего путешествия? И даже как будто Олег Меньшиков согласился в главной роли выступить, в роли тебя…

– Да не буду я никакого сценария писать! – заорал Михайловский. – Что я, дурак – свою жизнь в балаган превращать?.. Брось, Толя, забудь обо всем.

– Как же мне забыть, когда это я… Я все это придумал!

– Что – все?

– Ну, Мигунова на тебя натравить, сделать так, чтобы твоя экспедиция закончилась ничем… – с дрожащей улыбкой произнес Толик Прахов.

– Ты?.. – растерялся Михайловский.

– Я. Это я, Анатолий Прахов, сделал тебя, создал тебе имя.

– Толька, ты спятил… Ты… Ну невозможно, невозможно было подстроить это все, что произошло со мной и с Евой там!

– Тем не менее. Не веришь?

Михайловский на некоторое время задумался. Дико и странно было слышать от добрейшего и скромнейшего Толика все эти признания. «С ума он, что ли, действительно, сошел? Но даже если это правда…»