— Не впряжётся. Это демократ новой волны, закалённый в горниле Вашингтона тридцатых годов. Ему неинтересен военный авантюризм, доказывать ему нечего. Он старик с кучей прислуги и страшной женой, который будет сидеть у себя в кабинете, перекачивая деньги в Техас своим дружкам по партии, выдаст чего-нибудь неграм, за что Липпман хорошо отзовётся о нём и будет строить плотины, магистрали и здания в свою честь — пришпорит это всё, как техасцы. Международные дела ему неинтересны, я внимательно изучал вопрос. В заграничных делах он здравый, как Эйзенхауэр, а дома хочет быть новым Франклином Делано Рузвельтом. Джонсон и есть ФДР, которому не терпится, так что в идиотский крестовый поход в болоте на краю мира он полезет последним делом. Слишком дорого.

— Так, а засада? Ты не знаешь даже, возможно ли это.

Полагаю, что в тот момент я уже понял, что зацепил его. Одним духом Лон перешёл от стратегии к тактике. Хоть он сам и не понял этого, но стратегию он проиграл. Остались лишь детали.

— Мы совсем рядом, Лон. Решён вопрос с баллистикой, у нас лучший стрелок из винтовки в мире, у нас есть винтовка с глушителем — самое совершенное орудие убийства в мире, у нас есть подсадной деятель, который возьмёт — повторюсь, возьмёт — вину на себя, несчастный дурак, и у нас есть лучший в Америке специалист по проникновению. А ещё у нас есть ДФК, который послезавтра в половине первого поедет в открытом лимузине. Осталось одну вещь устроить — такие вещи всегда должны быть под рукой у организатора. Нам нужно найти место в разумной близости от Освальда, откуда мы и выстрелим в тот же момент. А пока все будут заняты им, я укачу твою коляску и тем же вечером мы будем запивать стейки мартини.

— Это не шутки, Хью. Убить человека — молодого, красивого человека и неважно, какова причина — это не шутки.

Он был прав. Моя дурацкая попытка смягчить момент всё испортила.

— Ну, тут я переиграл, понимаю. Было глупо. Извини, Лон: ты заслужил иных слов от меня. Конечно, мы не будем праздновать, мы оденем траур вместе со всей Америкой, никогда не похвалимся сделанным и никому ничего не расскажем. Но тысячи или даже сотни тысяч жизней мы всё равно спасём.

— Будь ты снова проклят, Хью. Насколько же ты напористый и убедительный!

— Я поговорю с Джимми и поглядим, до чего он додумается. Если Джимми сочинит что-то реальное, тогда и прими решение. Если всё ещё не созреешь — что ж, отлично. Я в любом случае сделал всё, что мог и мы вернёмся к Уокеру, как и намечали сперва.

На том мы и остановились. Я снова толкнул коляску и отвёз Лона в номер, где он прилёг. Позвонив Джимми, ответа я не услышал.

Он сел на автобус около книгохранилища, и я последовал за ним по длинному акведуку через реку Тринити обратно в Оук Клиф сквозь дорожное движение раннего далласского вечера. Меня интересовал не столько автобус, сколько те, кого он мог бы интересовать. Я высматривал чёрные «Форды»-купе, возможно, с антеннами — машины людей правительства. Однако, ни Бюро, ни «Секретная служба» не проявляла интереса к товарищу Освальду: они, как обычно, спали на работе, и я практически слышал их храпение.

Прибыв в район Алека, я поглядел вдоль Северной Бекли, увидев, как он выбирается из автобуса и осмотрелся: никаких других машин на улице не было припарковано, а двое мужчин, вышедших вместе с ним, ушли в другом направлении. Алек рассеянно шёл в мою сторону, в вечернем свете плохо различимый в деталях.

Однако же, даже в немногих чертах, ясных в закатном солнце его можно было узнать: он напоминал персонажа Уолта Келли или Эла Кэппа,[218]карикатурно угрюмый и враждебный, с неуклюжей, бросающейся в глаза, потрёпанной фигурой, все черты лица и тела словно притянуты усилившейся гравитацией, излучающий сигналы: «НЕ ПОДХОДИ, ИЛИ БУДЕШЬ ЗАСТРЕЛЕН». Неудивительно, что у этого идиота не было друзей и он всегда встревал в драки и жёсткие споры: мучитель тех, кто впускал его в свою жизнь и ничтожество, избивающее жену. Но всё же он стал подшипником истории, что было в высшей мере странно и непредсказуемо.

Я зажёг фары. Увидев это, он обратил внимание на знакомые формы «Вагоньера», подошёл и сел ко мне. Тронувшись, я сказал:

— Добрый вечер, Алек.

— Добрый вечер, товарищ! Я готов, — сказал он на ломаном русском. — В пятницу вечером я поеду в Форт-Уорт и вернусь в понедельник утром с винтовкой для…

— Алек, — прервал я его, — как я понимаю, ты не читал сегодняшних газет и не говорил с коллегами на складе?

— Я читаю газеты днём позже. Так дешевле, я их из мусора беру. А коллеги не стоят и…

— Ладно, ладно. Времени мало, а ставки высоки. Теперь слушай меня внимательно, ничего не говори. Не реагируй и не кричи в радости. Ситуация в корне изменилась.

Он повернулся и сказал:

— Я весь из ушей.

Вероятно, это значило на его ломаном языке «я весь слух», чему он не смог подобрать русского эквивалента.

Идиот, господи боже. Но всё же я приступил к делу.

— В пятницу, в половину первого автоколонна проследует перед зданием, в котором ты работаешь, по Элм-стрит. В открытом лимузине будет президент Соединённых Штатов. Алек, одним выстрелом из своей винтовки ты можешь изменить историю. Это великая возможность, настолько великая, словно сами законы вселенной благоволят моральности нашей попытки подтолкнуть прогресс. Алек, ты выстрелишь для нас? Тот ли ты человек, что был ниспослан для этого?

Я слышал, как у него перехватило дыхание, как он прочищает горло. Смотреть ему в лицо у меня не было сил: я знал, что увижу кавалькаду безумия, нарциссизма, жадности и амбиций, а мелкие глаза-бусины будут гореть яростью. «Подлецы всегда готовы убивать», — подумал я.

— Товарищ, — наконец сказал он, перейдя на английский. — Боже мой, да, чёрт возьми, я всю жизнь этого ждал, конечно, я одним ударом изменю курс истории, я покажу миру величие…

— Успокойся, дурак, — сказал я, — ты верещишь как школьница. Держи себя в руках и слушай, понял?

— Да, да, конечно, — согласился он, всё ещё по-английски.

— По-русски. Я настаиваю, что всё обсуждение этого дела должно вестись на русском.

— Да, сэр.

— Такими делами мы занимаемся очень неохотно, но мы не хотим, чтобы он послал войска вторгнуться на Кубу или куда-нибудь ещё, а он выказывает признаки нестабильности, недостатка суждений и откровенной имбецильности. Он слишком управляем и безрассудно амбициозен, у него нет моральных принципов. Искрит так, что может зажечь атомную войну. Его следует остановить, а вашу нацию должен возглавить ответственный лидер. Алек, тебе следует понять, что нажимая на спуск, ты не уничтожаешь, а созидаешь.

— Да, да, я понимаю.

Естественно, он не понимал, а я попросту дурачился, швыряя последнюю гранату в свою же упорствующую оборону, споря с самим собой.