Когда поток дарителей стих, а это случилось на четвертый день после разгрома драугров, в гости отправились уже мы. Битва завершена, и теперь пришла пора закрыть старые долги.

Рунный поселок выглядел уже не так внушительно. Крепкая ограда зияла дырами, вымощенная дорога от пристани выкрасилась в грязно-бурый цвет, пустые дома смотрелись осиротевшими. Лишь из одного места тянулся тоненький дымок.

По словам Эгиля, Скирикр после сожжения деда вернулся в отчий дом, выгнал рабов, помощников и учеников, которые пришли туда после битвы. Остался только он сам и его хирд, сильно потрепанный во время сражения за Сторборг. Как зашел, так больше и не показывался в городе.

Мы прошли к большому бревенчатому дому. Нас никто не встретил, не окликнул, не остановил. Альрик потянул дверь на себя, и в нос ударил густой хмельной запах.

Внутри не горело ни единой свечи, ни одной лампы, и в полумраке я не сразу различил за столом понурую фигуру. Скирикр сидел один, перед ним громоздились обглоданные кости, надкусанные и засохшие ломти хлеба. Мышь прямо перед его лицом объедала сырную голову. А вокруг стола лежали разбитые бочонки из-под пива, и не все их разбили после опустошения.

Хозяин поднял лохматую грязную голову, и я с отвращением разглядел на его рубахе потеки жира и рвоты.

— Куцый, ты? Неси еще медовухи! — невнятно сказал Скирикр.

Я не представлял, сколько нужно выпить хельту, чтобы нажраться до такой степени. Судя по всему, не меньше годового запаса Сторбаша.

— Или не Куцый? Плевать. Подь сюда. Садись. Угощайся. Или пшел в Бездну!

— Угощение твое мне без надобности. Я не гостем пришел, — негромко произнес Альрик.

Скирикр сощурился, вглядываясь в яркий свет, идущий от дверного проема.

— Кто там?

Хёвдинг шагнул через порог, нырнув в полумрак. Скирикр мотнул головой:

— Не. Не помню тебя.

Тогда в дом вошел я, встал напротив и поморщился от дурного запаха, идущего от самого Скирикра.

— А вот тебя помню. Я тебя убить хотел.

Кровник выпрямился, потянулся встать да шлепнулся обратно.

— Как же я тебя ненавидел! — пробормотал Скирикр. — Как ненавидел! Просыпался и ненавидел, ел и ненавидел, любил девку и тогда ненавидел. Хотел поймать и рвать, пока не взмолишься о прощении. Спал и видел, как жгу твои пятки, как сдираю кожу, как выламываю ребра. Потом и того стало мало. И я думал о пытках всех твоих приятелей. На каждого — особую. А ты чтоб смотрел!

Как я его понимал! Похожие думы были и у меня насчет Торкеля. А оказалось, что достаточно увидеть его на земле, изломанного и жалкого, чтобы ненависть ушла. Последний удар топора облегчил и его, и мои страдания.

А ведь я схож со Скирикром. Только не я нынешний, а другой, который еще не приносил первую жертву. Мой отец не так богат, но все же лендерман! И я тоже считал себя лучше прочих. Никто не мог безнаказанно смеяться надо мной, только мне было позволено издеваться над другими. И если бы я получил первую руну вместе со всеми, как бы я воспринял такую же выходку? Да точно так же. Как личное оскорбление.

Не повезло Скирикру. У него не было своего Растранда.

Он гулко ударил кулаком по столу и заговорил громче.

— А я ведь мог сто раз тебя убить! Ага, мог! Да решил, что веселее будет ловить вас по одному, а чтоб не сбежали, сжечь корабль.

Позади послышался явственный зубовный скрежет.

— Да чего его слушать? — прорычал Вепрь.

— Мужика того убили быстро, — Скирикр всё говорил и говорил, будто выплескивал давно передуманное и пережеванное. — Он и не понял ничего. Я потом высек Куцего. Да, Куцый? Да где его Бездна носит? Куцый?

— Нет Куцего, — негромко сказал Простодушный за моей спиной. — Никого тут больше нет. Сбежали все.

— И вдруг — бах! — этот дурацкий суд. И ты вдруг стал изгоем! Как я хохотал! Как смеялся! Теперь и с отцом можно замириться. Кто вступится за изгоя? Кого заботит его жизнь? Жаль, не я сжег дом того дурака. Куцый! Медовухи мне!

Я всматривался в лицо Скирикра, и с каждым вздохом он всё меньше походил на того высокомерного тупого юнца, которого я дважды уронил наземь. Морщины избороздили его лоб, щеки обвисли, светлая бороденка торчала рваными клочьями.

— А потом ты пропал, — он с трудом поднял голову, уставился на меня мутными голубыми глазами. — Куда ты пропал? Как сковз… сквозь землю провалился. А я тебя искал! Все поместья вокруг Сторборга объехал, в каждую протоку тыкался…

А ведь старик Вемунд соврал. Не от сыновей он слышал мое имя. Сам Скирикр рассказал ему обо мне.

— Нет и нет. Нет и нет. Я боялся, что ты сам помер. К жрецу пошел. А он… Знаешь, что он сказал? Сказал, что я потеряю всё. Бриттланд потеряет всё, а я — ещё больше! Хотел врезать ему, да он хельтом оказался. Гад. И отец тоже. Не захотел помогать. Выгнал. А дед помог. Дал мне лучших тварей, сердце дал, и я тоже стал хельтом! Хельт — это тебе не хрен козлиный! Хельт — это хельт! Да откуда тебе знать? Но ты подрос, седьмая руна, да…

Альрик стоял недвижимый. Даже дыхания слышно не было. Он смотрел на Скирикра и молчал. Это молчание испугало бы любого, но Скирикр был слишком пьян. Он не видел никого, кроме меня, да и меня, возможно, считал бредом.

Я же смахнул с лавки объедки и сел напротив него.

— Но ты вернулся за булавой.

Скирикр вздрогнул, выпучил глаза, помахал рукой перед лицом.

— Там, на площади. Ты взял булаву Ньяла и потащил ее обратно. К сторхельтам.

— Я… я хотел сбежать. Я сбежал. Там… там смерть. Он слишком силен, слишком быстр, и драугры всё лезли и лезли, лезли и лезли. Кулак жалкий слабак рядом с ним. Хьярвард умер сразу, от одного удара. Дедушка… он сражался. Тоже слаб. Сильнее всех, но слаб. Не хотел умирать так… думал, на корабль и уплыть, сбежать, бросить Бриттланд. Всё бесполезно. Мы все умрем. И я сбежал. А потом увидел булаву Ньяла.

Скирикр снова посмотрел на меня, и взгляд его был совершенно трезв.

— Не будет булавы — Ньял умрет. А дед один не сладит. Никак не сладит. Я должен отнести булаву. Отнести, а потом сбежать. Понимаешь? Я не могу бросить деда. Он всегда помогал мне. Учил глиме, играл в хнефатафл. Я должен отнести булаву!

— Верно.

— Но дед умер! — закричал Скирикр. — Я вернулся, а он всё равно умер!

Альрик шагнул к столу, взял Скирикра за волосы и заставил посмотреть на себя.

— Ты мне должен! — сказал хёвдинг. — Ты сжег мой корабль!

— Корабль… — вдруг рассмеялся Вальдрикссон. — Да на что он теперь? Бери мой! Плевать!

— Ты убил моего человека. Убил ни за что. Из-за гордыни и дурости. Ты мне должен жизнь.

И полоснул ему по горлу. Кровь выплеснулась густым горячим потоком, залив стол и забрызгав меня. Я отшатнулся, ожидая выплеска безумия от Альрика, но его глаза не поменяли цвет. Спокойствие и умиротворение — вот что я увидел на его лице.