и нежно меня обнимая, на мой вопрос, способна ли ты полюбить, ты ответила: «Какая вам разница, что я скажу. СУДИТЕ ПО МОИМ ДЕЙСТВИЯМ!» В другой раз ты сидела в том же положении, и когда я упрекнул тебя в равнодушии, ты сказала: «И ЭТО ВЫ НАЗЫВАЕТЕ РАВНОДУШИЕМ?» Следует ли после этого обвинять меня в том, что я со всей страстью полюбил ту, которой нет среди женщин равных? Что я, по-твоему, должен был подумать?

С. Я не ханжа, сэр.

X. Тем не менее иногда производишь такое впечатление. Вот и твоя мать сказала: «Немного ветрености девушке не помешает». Странное у нее представление о ветрености. Впрочем, ветреность тебе вовсе не свойственна, моя дорогая. Ты ступаешь так, будто творишь некий религиозный обряд; ты подходишь утром с чаем и чашками к моему столу, словно это не стол, а алтарь. Ты двигаешься в ритме менуэта, отмеряя каждый шаг, будто боишься помешать, не хочешь быть навязчивой. Когда ты поднимаешься по лестнице, не скрипнет ни одна половица. Когда входишь в комнату, тебе сопутствуют грации, и любовь вьется вокруг тебя, утоляя мои душевные страдания! Клянусь Богом, ты ангел! Ты и сейчас, в эти самые мгновения, вылитый ангел! Разве я не обожаю тебя? Разве не заслуживаю взаимности?

С. На этот вопрос я отвечала, и не раз. Вы сидите и рисуете в своем воображении нечто, не имеющее к жизни никакого отношения, а затем предъявляете мне обвинения. Все ваши подозрения строятся на пустом месте.

X. Ты так говоришь, будто я не слышал разговора с твоим участием, который состоялся внизу вчера вечером. Мне повторить его?

С. Мне бы не хотелось его слышать!

X. А что прикажешь думать об истории с лакеем?

С. Это неправда, сэр. Я ничего подобного не делала.

X. А между тем, когда я высказал твоей матушке все, что я об этой истории думаю, она сказала: «Что ж тут такого? Сара частенько…» Рассказывать об этом посторонним доставляет тебе, как видно, особое удовольствие.

С. Я сейчас позову матушку, сэр, и она опровергнет все вами сказанное.

X. В таком случае она опровергнет собственные слова. Но разве ты сама не хвасталась, что «оказывала стойкое сопротивление бойким молодым людям» и несколько раз «была вынуждена звонить в звонок»? Ты всякий раз звонила в звонок? Или напускала на себя скромный вид? Или ты будешь меня уверять, что это был единственный случай? Или ты двулика? Входя ко мне, ты надеваешь маску, а затем, выйдя от меня, точно актриса за сценой, ее срываешь и становишься самой собой? Не ты ли, в то время как я оказывал тебе знаки внимания на лестнице в тот вечер, когда приехал мистер С., умоляла меня отпустить тебя, ибо боялась, как бы новый постоялец, услышав наш шепот, не счел тебя ветреницей? И только ли этого ты боялась?

С. Я не желаю больше все это слышать.

X. Хорошо, еще только одно слово. Ведь ты любила другого, не правда ли?

С. Да, и буду его любить всегда, всем сердцем.

X. Только на это мне и остается уповать. Раз ты могла испытывать это чувство к нему, значит, не способна быть такой, какой представлялась мне последнее время. И еще одно: будь самой собой, я люблю тебя такой, какая ты есть, люблю до самозабвения! Ты – единственная женщина, которая, как мне показалось, любит меня, и это чувство, чувство, что ты любим, было для меня столь новым, столь восхитительным, что в моем сердце оно останется навек. Для меня ты явилась дивным цветком, распустившимся в пустыне моей жизни. И пусть даже ты окажешься сорной травой, я не отрину тебя ни за что на свете. Будь ты – о чем мне и помыслить страшно – хоть последней уличной девкой, в лохмотьях, зараженной дурной болезнью, покрытой позором, и то бы я прижал тебя к своей груди, я бы жил одной тобой, я бы умер ради тебя, любовь моя. Поцелуй же меня, маленькая моя колдунья!

С. Никогда!

X. Тогда ступай, но помни: без тебя мне нет жизни.

Примирение

X. Стало быть, я лишился твоей дружбы?

С. Ничто так не охлаждает дружбу, как оскорбление.

X. Произнесенные мною слова причинили больше боли мне, чем тебе.

С. Если бы только слова. Были и поступки.

X. Что бы я ни сказал, что бы ни сделал – моя привязанность к тебе меньше не становится! Ах, Сара! Я недостоин твоей любви. И не смею просить тебя о жалости. Но умоляю, спаси меня! Спаси от своего презрения. Я не могу снести его, я чахну, сгораю, точно дом, в который угодила молния.

С. Я зла не держу, сэр, но мой брат, который не станет лгать даже ради сестры, может засвидетельствовать: рассказанное вам – неправда.

X. Верю – или все женщины лживы. Мне достаточно знать, что ты не отвергаешь мое расположение. Только не говори, что ты его не заслужила. Скажи, неужели ты не можешь меня простить?

С. Простить могу, а вот забыть многое из вами сказанного нелегко!

X. Скажи-ка, милая моя Сара (сердиться можешь сколько хочешь – я стерплю, мою душу ранит не твой гнев, а презрение и равнодушие), предположим, ты помолвлена, день свадьбы назначен, и жениху стало известно то, что стало известно мне. Как ты думаешь, смог бы он после этого испытывать к своей невесте, жене прежние чувства?

С. Мне кажется, самые прочные брачные узы рвутся из-за несправедливых подозрений.

X. А будь на моем месте твой старый друг, что бы сказал он?

С. Он не стал бы слушать подобные измышления.

X. У него было больше оснований доверять тебе, чем у меня. Но вот что меня доводит до безумия, так это твое жестокосердие. Скажи, любовь моя, помимо привязанности к нему, ты ведь испытываешь отвращение ко мне, да?

С. Нет. Вовсе нет.

X. Боюсь, я тебе отвратителен изначально, и с этим уж ничего не поделаешь.

С. Вы тут ни при чем. Все дело в моих чувствах к другому, а они неизменны.

X. И тем не менее ты ведь не надеешься когда-нибудь принадлежать ему? А меня обвиняешь в несбыточных мечтах.

С. Верно, я уже давно потеряла надежду, и все же, хотя надеяться мне не на что, я надеюсь.

X. Любовь моя, будь это в моих силах, твои надежды сбылись бы завтра! Как бы мне хотелось, чтобы осуществились и твои, и мои мечтания! Если б я так нежно не любил тебя, твоя любовь к другому не досаждала бы мне до такой степени. Ею-то и объясняется моя душевная тяга к