– Хава, – сказала она, – ты часто выбираешься в город незамеченной. В твоем положении ты можешь многое увидеть, к тому же ты знала лорда Данжола. Я пытаюсь связать поступки Раннемуда с тем, что творили в прошлом такие люди, как Данжол. Пытаюсь разобраться, с кем Раннемуд может союзничать и что скрывает, убивая искателей правды. Ты что-нибудь об этом знаешь?

– Лорд Данжол общался со множеством людей, ваше величество, – ответила Хава. – Казалось, у него друзья в каждом королевстве. Он получал тайные письма тысячами, а в его поместье постоянно являлись посетители, приходили ночью через черный ход и никогда не попадались нам на глаза. Но со мной он это не обсуждал. И в городе я не видела ничего, чем можно было бы хоть что-то объяснить. Если вам вдруг понадобится, чтобы я за кем-то проследила, ваше величество, я сей же час все брошу и помчусь.

– Я это запомню, Хава, – сказала Биттерблу с сомнением, не зная, чему верить. – И Хильду предупрежу.

– До меня дошли странные слухи о короне, ваше величество, – помедлив, призналась Хава.

– О короне?! – воскликнула Биттерблу. – Откуда тебе известно о короне?

– Из пересудов, ваше величество, – испуганно ответила Хава. – Я слышала, как кто-то шептался в комнате историй. Надеялась, что это неправда; слухи были настолько нелепые, что запросто могли оказаться враньем.

– Быть может, так и есть. Что же ты слышала?

– Слышала разговоры о ком-то по имени Грей, ваше величество, из семьи знаменитых воров, которые крадут сокровища монсийской знати. Они занимаются этим уже многие поколения, ваше величество, – это их основное ремесло. Живут они в пещере, и Грей утверждает, что ваша корона выставлена на продажу. А цена так высока, что уплатить ее по силам лишь монарху.

Биттерблу стиснула виски:

– Это усложнит дело, если мне придется ее выкупать, а выкупить, видно, лучше поскорее, пока слухи не расползлись еще шире.

– Ой, – упавшим голосом сказала Хава. – К сожалению, еще я слышала, что вам Грей ее не продаст, ваше величество.

– Что? Кто же тогда ее купит? Никто из других королей не отдаст целое состояние ради неосмотрительной шутки. А дяде выкупить ее для меня я не позволю!

– Боюсь, объяснения у меня нет, ваше величество. Это лишь то, о чем шепчутся в городе. Но слухи часто бывают лживы, ваше величество. Быть может, и это тоже вранье. Надеюсь, что так!

– Хава, никому об этом не рассказывай. Если сомневаешься в том, насколько важно молчать, спроси принца По.

– Если вы говорите, что важно, ваше величество, – сказала Хава, – мне незачем спрашивать принца По.

Биттерблу пристально изучила Одаренную лгунью – странную молодую женщину, которая, казалось, ходила куда хотела и делала все, что ей вздумается, но при этом жила в страхе и в полном, абсолютном одиночестве. Хава все так же стояла на коленях.

– Встань, пожалуйста, Хава, – попросила Биттерблу.

Она оказалась высокой. Когда Хава поднималась, на лицо упало пятно света, и Биттерблу увидела, что другой глаз у нее необычного темно-красного цвета.

– Почему ты прячешься в моей галерее, Хава?

– Потому что тут больше никого нет, ваше величество, – тихо ответила та. – И я могу быть рядом с дядей. Я ему нужна. И рядом с работами моей матери.

– Ты помнишь свою матушку?

Хава кивнула:

– Мне было восемь, когда она умерла, ваше величество. Она учила меня всегда прятаться от короля Лека.

– А сколько тебе сейчас?

– Шестнадцать, ваше величество.

– И… тебе не одиноко, Хава, вот так все время прятаться?

Что-то в прелестном лице Хавы дрогнуло.

– Хава? – сказала Биттерблу, пораженная внезапной догадкой. – Это твой истинный облик?

Девушка повесила голову. Когда она снова подняла взгляд, один глаз у нее по-прежнему был медным, а другой – красным, но смотрели они с лица, пожалуй, слишком блеклого для их необычайной яркости, лица с длинным узким ртом, похожим на рану, и курносым носом.

Биттерблу пришлось собрать все силы, чтобы не протянуть руку и не дотронуться до лица Хавы, ибо она ее понимала. Как ей хотелось унять печаль, которая светилась в этих глазах и которой там было вовсе не место. Биттерблу понравилось лицо Хавы.

– Мне очень нравится, как ты выглядишь, – сказала Биттерблу. – Спасибо, что показала.

– Простите, ваше величество, – прошептала она. – Мне трудно не прятаться. Уж очень я привыкла.

– Быть может, нечестно было с моей стороны задавать такой вопрос.

– Но мне стало легче, ваше величество, теперь, когда меня увидели.

На следующий день капитан Смитт сообщил Биттерблу, что Раннемуд и в самом деле повинен не только в очернении Сафа, но и в убийстве конструктора Айвена.

«Наконец-то, – подумала Биттерблу, – хоть какой-то прогресс. Нужно попросить Хильду, чтобы она заставила шпионов подтвердить эту информацию».

Еще через день из доклада капитана Смитта выяснилось, что Раннемуд нес ответственность и за смерть леди Худ – женщины из списка Тедди, которая воровала для Лека девочек.

– Так это было убийство? – спросила Биттерблу в растерянности. – Раннемуд устраняет других виновных?

– Увы, расследование привело нас именно к такому выводу, ваше величество, – сказал капитан Смитт.

В последние дни он выглядел так, словно работал на пределе сил, и Биттерблу заставила его перед уходом выпить чаю.

Затем появилась весть о том, что Раннемуд состоял в тесной переписке с лордом Данжолом и, быть может, даже лично убедил Данжола напасть на королеву. Дальше выяснилось, что ни один из ныне живущих людей в списке Тедди, судя по всему, не связан с убийствами, очернением и гонениями на искателей правды. А всех умерших из списка убил Раннемуд.

На следующий день – девятнадцатый с исчезновения Раннемуда – капитан Смитт решительным шагом вошел в кабинет Биттерблу. И, стиснув кулаки и играя желваками на скулах, изложил ей теорию, по которой Раннемуд собственноручно организовал все убийства искателей правды и все связанные с этим преступления. Возможно, потому, что стремление смотреть в будущее и забыть эпоху Лека сдвинуло в его разуме уязвимый рычаг и свело с ума.

Биттерблу было нечего сказать в ответ. Ее шпионам еще не удалось ни подтвердить, ни опровергнуть доклады Смитта. Но ей начинало казаться чуточку нелепым и уж чересчур удобным, что все эти события, которые принесли столько горя стольким людям, объясняются одним лишь безумием Раннемуда. Он ведь не Лек; он даже не Одарен. К тому же Смитт, стоя перед ее столом, нервно подскакивал при малейшем шорохе, хотя никогда прежде особенно нервозным не казался. Глаза горели странным возбуждением, и, глядя на нее, он словно видел что-то совсем другое.

– Капитан Смитт, – сказала она тихо. – Может, расскажете, что на самом деле происходит?