в зените, грело не по-осеннему жарко. До Черных солончаков, где находился табун, было верст сорок, часа три езды, не больше. В такую погоду не следовало гонять коня. Но Махамбет, разгоряченный спором, пустил гнедого скакуна размашистой рысью. «Богач решил держать табун у солончаков до самой зимы», — размышлял он. По этому поводу Хромой даже советовался с ним, Махамбетом. Но до зимы многое может измениться. И Санди уже два раза сватали со стороны. Может быть, им с Санди податься в Тайсойган? Несколько парней во главе с Акжигитом уже ушли в пески, пытаются создать свой отряд и бороться против Адайбека. Санди на все согласна. Но каково будет ее родителям? Сперва покинула их Нагима, и ни слуху ни духу от нее, теперь Санди. «Были бы здесь Нургали и Хамза, — подумал вдруг Махамбет. — Они бы все в ауле перевернули вверх дном. Почему от них нет вестей?..»

В то лето, когда отец Махамбета Толеп лечил знаменитого скакуна Аккуса, управитель Мухан оставил вместе с конем одного из своих джигитов — Нургали. Рослому и молчаливому парню приглянулась Нагима, старшая дочь Оспана, они познакомились и стали встречаться. Вскоре выяснилось, что намерения джигита самые серьезные. Да и Нагима, казалось, увлеклась неожиданным знакомством. Выходец из бедной семьи, Нургали вел себя в чужом ауле уверенно, не заискивая ни перед кем и не заносясь. Оспану и Балкии это особенно понравилось.

Однажды в ауле появился младший брат Нургали Хамза. Он учился в Тайсойгане в русско-киргизской школе и, узнав, что Нургали в Саркуле, решил навестить брата. Непоседливый и общительный, не в пример Нургали, он быстро, за каких-то два-три дня, сошелся с джигитами аула. Он горячо советовал им учиться, быть нетерпимыми к тем степным традициям, которые устарели и мешают людям. Адайбеку такой гость пришелся явно не по душе, он вызвал к себе Нургали и потребовал немедленного отъезда Хамзы.

— Он ведет себя не как ученый человек, а как босяк, — сказал Адайбек. — Я не терплю беспорядка в своем ауле.

— Хамза собирается в обратный путь, — сдержанно ответил Нургали. — Завтра он выезжает.

— На тебя у меня обиды нет, — заметил Адайбек. — За тебя Мухан поручился.

Нургали промолчал.

Перед отъездом Хамза решил проведать тяжелобольного старика Лукпана. Он был отцом Акжигита — парня с густым, сильным голосом, песни которого Хамза успел полюбить за эти несколько дней.

По словам джигитов, старик Лукпан был болен давно, но в последние три дня лишился речи, временами хрипел, впадал в забытье. Оба муллы аула бессменно находились у его постели. В тот вечер ему стало совсем плохо, и муллы заранее переложили больного лицом к югу, по шариату.

Когда в шалаш вошли Нургали и Хамза, муллы громко, нараспев читали молитвы. Один из них сидел, придавив коленями оттянутые ноги старика, другой держал, выпрямив, его руки. Старик, видимо, умирал: лишь редкие, судорожные всхлипы говорили о том, что он еще жив. И муллы, конечно, старались, чтобы тело его приняло соответствующее положение.

В шалаше было тесно от людей, зашедших проведать больного. Нургали присел у входа и, как мог, стал успокаивать Акжигита и его плачущую мать. Хамза же прошел к больному, пощупал пульс. Он еще бился. Тогда Хамза попросил отпустить старика. Мулла Хаким, что-то недовольно буркнув, повиновался. И умирающий вдруг медленно, словно отодвигаясь от него, подобрал ноги, поднял тонкую исхудавшую руку, поднес к липу и, придавив пальцами веки, вытер глаза.

Хамза вскочил как ужаленный. Не помня себя, он схватил муллу Хакима за шиворот и попытался выволочь на улицу. Поднялась суматоха, шум. Неожиданно на братьев обрушились удары плетей. Завязалась драка.

Только вмешательство новых друзей Хамзы, решительность подоспевших Амира и Махамбета спасли братьев от несчастья.

Хамза уехал в ту же ночь. Через месяц после этого события в Саркуль прибыли сваты. Вместе с ними приехал сам управитель Мухан, и этого было достаточно, чтобы замять конфликт. Предприимчивость Нургали понравилась саркульцам. Спустя некоторое время в доме Оспана сыграли небольшую свадьбу, и миловидная, скромная Нагима уехала в Казбецкую волость.

За прошедшие два года молодые ни разу не наведались в аул. Не показывался больше в Саркуле и Хамза. «Как же, приедешь после такого приема», — подумал Махамбет устало. Он не мог и предположить, что повстречает Хамзу буквально через несколько часов…

Двенадцать всадников ехали молча, держась вплотную к высокому бугристому берегу солончака. Под копытами медленно ступавших лошадей взлетала белая соленая пыль, пот струился по усталым лицам людей. Изредка кто-то кашлял, коротко ругался, и опять слышалось мерное позвякивание уздечек беспрестанно мотающих головами лошадей.

За спинами всадников висели винтовки. Многие из них завязали рты платками, защищаясь от соленой, горькой пыли.

Позади всех, приотстав на два корпуса коня, ехали рядом двое: краснобородый старик с перевязанной поверх рубахи грудью и безусый, крепко сбитый юноша. Старик стонал. Временами он закрывал глаза, начинал качаться в седле, и юноша осторожно поддерживал его за плечи.

— Дядя Ашим, вам плохо? — спрашивал юноша. — Может, дать воды? Сказать Абену?

Старик с усилием поднимал опухшие веки.

— Нет, Кумар, — отвечал он каждый раз слабым, но решительным голосом. — Не надо… Сейчас все пройдет…

Через несколько минут старик и вправду приходил в себя, подбирал поводья, оглядывался по сторонам. Потом они медленно догоняли отряд и снова отставали.

У широкого, обросшего сораном уступа тонколицый с орлиным носом мужчина, ехавший первым, обернулся к своим спутникам.

— Пожалуй, теперь можно и выбираться из солончаков, — проговорил он. — Мы уже в Саркуле.

Худощавый кареглазый джигит, следовавший за ним вплотную, облизнул потрескавшиеся губы.

— Слава богу, — облегченно вздохнул он. — А я уже думал, что вы, Абен-ага, сами запутались.

— Плохого же ты мнения обо мне, Хамза, если мог так подумать, — возразил тот. Серое от толстого слоя пыли лицо Абена было нахмурено.

— Наверное, и сам бог не разберет наши петли, не то что алашцы, — подал голос кто-то из джигитов. — Теперь бы передохнуть малость.

— Надо найти колодец или какую-нибудь зимовку, — ответил Абен, оглянувшись на парня. — Мы устали, а при такой жаре завались спать — и не встанешь больше. Да и нельзя думать, что, уйдя из Акшатау, мы избавились от алашцев. Верно я говорю, Хамза?

— Верно, конечно.

— Когда еще будет вода, — заметил парень и пришпорил коня. — Абен-ага, вы же знаете Саркуль! Далеко до колодца?

— Где-то здесь должны быть старые колодцы Сатыбалды. Найдем, откопаем… Эти колодцы, джигиты, однажды спасли меня и моих товарищей.

— Расскажите, Абен-ага, как это было, — попросил другой джигит. — Скоротаем путь.

Абен усмехнулся, покачал головой.

— Эх, джигиты! Такими разговорами не скоротаешь