Закончив избиение, люди Квиета принялись выносить из домов все, что могли найти: железные пилы, топоры, серпы и клещи, кувшины и чаши, вылепленные руками убитых только что женщин, тряпье, выделанные шкуры.

– Золото ищите! Золото! – рычал Квиет.

Его головорезы сдергивали с запястий мертвых женщин браслеты, снимали плащи вместе с фибулами, но добывали либо бронзу, либо серебро. Если где имелись богатства, то явно не на виду. Пока грабили и убивали, не заметили, что над крышей крайнего дома веселится, разрастаясь, пламя. Лузий Квиет пронзительно взвизгнул и поскакал на пожар. Огонь уже вовсю гулял по соломенным крышам и рвался в бой поперек деревни – так гнал его ветер.

Фламма наконец поднялся, сделал несколько шагов, подобрал недописанный договор и только теперь увидел, что Луций лежит на земле недвижно, и вся голова у него в крови. Недолго думая, Фламма подхватил парня под мышки и положил на телегу фуражиров среди мешков с зерном.

Наверное, Квиет прирезал бы обоих и свалил все на даков, но из-за пожара и вспыхнувшей драки (несколько подростков укрылись в хижине и затеяли бой с его всадниками) он на миг позабыл о Фламме и его товарище, а когда вспомнил, телега уже спустилась с холма, и их встретили легионеры Пятого Македонского. Занятые валкой леса, они заметили пожар на холме, тут же схватились за щиты и пилумы, решив, что даки устроили фуражирам ловушку. Так что резать Фламму на глазах у своих Лузий Квиет не осмелился. Но не преминул нагнать повозку и бросить «библиотекарю» сквозь зубы: «Проговоришься – убью». Наверное, Фламма даже не понял этой фразы. Или не расслышал. Потому что он был как будто не в себе – лежал подле Луция скорчившись и дрожал крупной дрожью – чем-то напоминая красного олененка, угодившего в силки.

Сказать к чести Фламмы – он, придя в себя после купания в ледяной воде, ни мига не раздумывал, тут же понесся к Адриану. Зенон в палатку Фламму не допустил – остановил на пороге, но выслушал, потом дал глотнуть крепкого вина и только потом вызвал наружу Адриана.

– Всех перебили, – повторял и повторял Фламма. – Несколько девок оставили в живых и увезли с собой для потехи. Даже детей малых не пощадили. Даже младенцев…

Приск и Кука, пришедшие за Фламмой следом, молча выслушали рассказ товарища.

«Хорошо, что Малыш этого не слышит, – подумал Приск, – он бы тут же кинулся убивать мавра».

– Боги бессмертные! Так ведь нельзя, нельзя, – причитал Фламма, размазывая по лицу слезы.

– Кука, Приск, возьмите из моих запасов самого лучшего косского крепкого вина да напоите парня, чтоб встать не мог, – приказал Адриан. – Может, ему повезет, и он все позабудет.

Друзья подхватили мокрого и грязного легионера и повели к себе – домывать и поить до невменяемого состояния. Сами тоже попробовали Адрианово вино. Очень недурно пробирало.

Адриан же вызвал Квиета к себе.

Этот сын мавретанского шейха, получившего римское гражданство, однажды уже был осужден за невероятную жестокость, но Траян помиловал смелого кавалериста и даже поручил ему командование конницей.

О чем говорил императорский племянник с главой нумидийских всадников – для остальных так и осталось тайной. Зенон отгонял любопытных от палатки Адриана – оттуда слышался дикий ор, причем поначалу вопил один Адриан. Потом начал кричать и Квиет – но как-то тонко, визгливо, что совершенно не походило на его боевой клич.

Нумидиец вырвался из палатки, как из засады, с обнаженным кинжалом в деснице. Пробежал несколько шагов, остановился, выкрикнул что-то совершенно непонятное – верно, на своем родном языке, и ринулся назад, ему навстречу из палатки вывалился Адриан – со спатой[154]в одной руке и кинжалом в другой. Лицо у него было красное – будто он сам купался в канаве, полной крови.

– Юпитером клянусь, Юпитером… – хрипел Адриан. – Быть твоей голове на колу.

Неведомо, чем бы все это кончилось, – если б к палатке Адриана не явился Лаберий Максим с личной охраной. Квиет, сообразив, что прикончить Адриана на глазах у стольких людей ему все равно не удастся, умчался, бормоча проклятия.

Зенон же быстренько подскочил к господину и принес амфору холодной воды, набранной в ближайшем ручье. Адриан сбросил панцирь и кожаную лорику, облился водой и ушел к себе в палатку. Лаберий Максим нырнул за ним.

– Нам не нужно, чтобы крестьяне стреляли нам из луков в спину! – орал Адриан так, что слышно было снаружи.

А Лузий Квиет прямиком направился к палаткам Пятого Македонского. Только до расположения пятьдесят девятой центурии не дошел – натолкнулся на Валенса.

– Твои легионеры – жалкие слезливые бабы! – объявил Квиет.

Пышная шапка его курчавых волос стояла дыбом, а кожа приобрела какой-то совершенно темный, бурый оттенок – кровь бросилась мавру в лицо.

– Для тебя любой, кто чуть-чуть мягче сердцем зверя, – уже баба, – ответил Валенс.

Говорил он твердо – чувствовал: за его спиной стоят ребята из «славного контуберния». А Лузий Квиет без коня боец не особенно сильный – Приск, к примеру, его в поединке один на один почти наверняка положит.

– Держи от меня подальше своих слюнтяев, – посоветовал Квиет.

Но все же отступил.

– Он плохо кончит, – шепнул Тиресий. – Голова его будет отрублена и надета на острие копья.

Пожалуй, Приск в этом не сомневался. Но очень хотелось знать, когда же такое радостное событие случится.

Вечером Валенс наведался в палатку «славного контуберния». Фламма спал и всхлипывал во сне. Наверняка ему снилась та деревенька, от которой ничего не осталось – кроме наполненного кровью рва.

– Хорошо, что Квиета с его головорезами отправляют подальше, – сказал Валенс. – А то бы я не смог сомкнуть глаз.

* * *

На другой день рано утром саперы принялись наводить переправу через Алуту, после чего нумидийская конница ушла по понтонному мосту на восток – с приказом пройти через перевалы Бастарнских Альп и ворваться в земли бастарнов с востока – отомстить за набег и нанести удар по дакийским союзникам. К тому же этот удар должен был отвлечь притаившихся за своими горными стенами даков от идущих вверх по долине Алуты легионов. Хорош этот план или нет, еще предстояло оценить в ближайшее время. Адриан в глубине души надеялся, что Квиет из этого рейда не вернется. Лаберий Максим рассуждал проще: жестокость Квиета не вынудит подняться даков в долине Алуты. А за то, что будет творить этот дикарь на востоке, вроде как никто и не отвечает.

Когда нумидийцы переправились, мост разрушили – чтобы по нему не перешли сами даки и не ударили в спину армии Лаберия Максима.

Наместник еще ранней весной на совете у Траяна ратовал за удар с восточного направления: не возвращаясь из Дуростора, прямиком двигаться из Нижней Мезии на древнюю столицу даков Аргедаву.