Вернулась Татьяна с двумя понятыми – начальником клуба и парнишкой-рулевым. Она была очень хороша в своем красном плаще и алом берете. Пока величественный Бевз объяснял понятым их задачи, Таня подошла к Еремееву и тихо шепнула:

– Бери меня в заложницы – и ходу! Понял?! У меня в правом кармане нож.

Еремеев оценил обстановку. Бевз с понятыми на берегу, автоматчик на пирсе. Водитель-милиционер разгуливает по крыше салона. Есть ли у него оружие? Налицо – грубейшее нарушение правил проведения следственных экспериментов: подследственный должен быть пристегнут наручником к руке конвоира.

– Саша, – крикнула Татьяна автоматчику, – принеси, пожалуйста, мою сумку. Она на заднем сиденье!

Сержант, закинув автомат за спину, поплелся к машине. Татьяна спрыгнула с пирса в кокпит и выжидательно посмотрела в глаза Еремееву: ну же?!

Олег не спеша снял швартовый конец с носовых уток.

– Иди сюда, – подозвал он водителя, – подержи трос.

Молоденький милиционер соскочил на пирс и охотно взялся помогать. Теперь на яхте никого, кроме Татьяны, не было. Еремеев спустился в кокпит, нажал кнопку стартера. Дизель фыркнул в воду и глухо забубнил, сотрясая корпус сытой дрожью. Все обернулись на этот новый звук. Пора!

«Господи, помоги!»

Еремеев выхватил боцманский нож, притянул Татьяну, которая охотно приникла к нему, приставил ей к горлу кривое лезвие и заорал:

– А ну, падлы, не подходи! Все на берег! Кто рыпнется – зарежу!

Бевз оторопело вскинул свои роскошные брови. Но Еремеев следил только за автоматчиком. Тот вскинул оружие и в нерешительности замер. Сергей Сергеевич тоже достал пистолет.

Татьяна закрыла глаза, и Еремеев почувствовал сквозь плащ нешуточную дрожь ее сильного тренированного тела. При желании ей ничего не стоило перекинуть его через бедро, но она лишь вжималась в его грудь.

– Марш с пирса! – крикнул он водителю, все еще державшему носовой швартов. – Брось трос и на берег!

Милиционер повиновался и, пятясь, сошел с мостков. Еремеев, не отпуская Татьяну – она покорно присела, когда он нагнулся, – включил муфту, и «Санта-Марина» дернулась назад, волоча по воде брошенный швартов. Автоматчик дал очередь поверх мачты.

– Зарежу! – страшно прокричал Еремеев и снова сунул кривое лезвие под Татьянин подбородок. Бевз замахал на сержанта руками и кинулся к машине. Еремеев присел на банку кокпита, посадил Татьяну на колени и взялся за румпель. «Санта-Марина», набирая обороты, уходила все дальше и дальше. Пометавшись в поисках катера – черта с два найдешь, навигация кончена, все плавсредства на стендах, – люди на берегу помчались к зданию яхт-клуба вызывать подмогу. Конечно, Бевз мог вызвать и вертолет, и милицейский глиссер, так что далеко не уйдешь – Еремеев это понимал и держал курс к ближайшей рощице.

– Может, я слезу? – попросилась Татьяна.

– Сиди, так теплее и приятней! – Он покрепче обнял ее.

– Нож-то убери. Страшный какой. Я даже испугалась.

Он поцеловал ее в висок. Она отстранилась:

– Свяжешь меня и оставишь здесь. А сам беги на шоссе. Только в Москву не возвращайся. У меня есть немного денег… О Боже, в сумке остались. Ни копья…

– Тогда сделаем по-другому. Ты, я думаю, на службу не торопишься. Эту ночь мы проведем в одном хорошем месте. А потом я запрошу за тебя приличный выкуп. Они заплатят за все, что не доплатили тебе и мне.

Она призадумалась, глядя в бегущую воду, потом тихо спросила:

– Может, не надо? Ты и так вне закона…

– Семь бед, один ответ.

– А дальше? Куда ты потом денешься?

– Пока не знаю. Сейчас самое главное высадиться в безопасном месте.

На правом берегу сверкал фюзеляж самолета, на котором стюардессы отрабатывали действия при приводнении лайнера. Тренажер пустовал, и Еремеев направил яхту прямо к нему. Он пристал к пирсу Учебного центра и, прежде чем выбраться на него, велел Татьяне накинуть поверх своего вызывающе-красного плаща серый дождевик из штормового гардероба, сам же облачился в тимофеевский ватник, найденный в спальной «шхере» Артамоныча. Ему хватило хладнокровия, чтобы набить брезентовую кису «представительскими» консервами и пачками крекера, оставшимися после последнего выхода «в море». Бросив прощальный взгляд на мирок былого счастья, он, как и подобает капитану, сошел последним с борта «Санта-Марины». С этого момента его обуяло дикое желание бежать, бежать, бежать как можно дальше отсюда и быстрее. Тем, кто вот-вот должны были пуститься в погоню, ничего не стоило засечь место их высадки и начать преследование по горячим следам. Слишком приметно торчала мачта яхты у берега.

Они долго пробирались по раскисшей глинистой тропе в облетевшем мокром осиннике. Где удавалось – бежали, балансировали на переброшенных через лужи стволах, наконец, выбрались на шоссе, которое сочли Пироговским и не ошиблись. Татьяна сумела остановить новенькую праворульную «тойоту» цвета космического неба. Милая улыбка и муровское удостоверение убедили водителя, «нового русского» в новой кожаной куртке, взять бесплатных пассажиров. Сорокалетний коммерсант Иннокентий Петрович с большим интересом расспрашивал о работе угрозыска, о котором имел самые романтические представления, почерпнутые из книг. Он не только доставил их в Пирогово, но, уловив, что оперативники отчаянно спешат, домчал их до Пушкина. Здесь и распрощались. Иннокентий Петрович был очень рад свести дружбу со столичными сыщиками, жаловался на рэкет и попросил разрешения звонить в трудную минуту. Татьяна оставила ему свою визитку, за что спустя минуту получила выговор от своего спутника:

– Ты хоть подумала, что ты делаешь?! А если он сегодня позвонит тебе на работу?

– Ну и что? Ему скажут, что меня нет. Не будут же каждому абоненту говорить, что со мной случилось? И потом, почему он должен звонить именно сегодня?

– Потому, что ты ему понравилась.

– Ревнуешь? Он позвонит завтра, когда я, надеюсь, уже буду на работе.

Было рискованно садиться в электричку – оповещение, наверняка, уже пошло по всем линейным отделениям, но Еремеев рассчитывал на два обстоятельства: во-первых, оба они сменили одежду, во-вторых, он хорошо знал, как неразворотлива ныне милицейская система. Во всяком случае, никто, даже железнодорожные ревизоры, не помешали им отъехать от Москвы еще на двадцать километров. Они вышли из вагона за одну остановку до Хотьково – в Абрамцево, где вероятность встречи с милицией сводилась к нулю и откуда можно было незаметно пробраться к баньке на еремеевском пепелище. Похоже, это удалось им как нельзя лучше. Не зажигая свечного огарка – в густых сумерках, – они накрыли на банной полке подобие стола.

Боцманский нож как нельзя лучше пригодился для вскрытия консервных банок. Ужин без свечей походил на пир во время чумы: лососину в собственном соку поддевали на кружочки крекера и запивали все это датским баночным пивом.