Я заглядываю под сиденья еще и с тайной надеждой найти забытый кем-нибудь кошелек. Ведь терял же я сам кошельки и в поездах, и в трамваях. Теперь бы в самый раз чей-нибудь найти. Было бы справедливо.

Но кошельки так просто в вагонах не валяются. Зато попадались брошенные газеты, пивные жестянки, обертки сникерсов, налепленная на стекло жвачка… Вообще питерские электрички резко отличались от московских тем, что здесь ни разу мне не попались вспоротые и распотрошенные сиденья. Это укрепляло представление о традиционном превосходстве в культуре питерцев над москвичами.

Другое дело, что деревянные сиденья с деревянными же спинками никого не вводили здесь в искушение.

И вдруг я увидел засунутую между спинкой и скамьей свернутую в трубу почти новую газету – «Человек и право». Я вытащил ее.

Мысль продать газету была настолько реальна и конструктивна, что я уже ощущал во рту вкус свежеиспеченного питерского рогалика, который я сразу же куплю на выручку. Ведь такую толстую – восьмиполосную – газету можно было продать минимум рублей за четыреста. А рогалик стоил двести. Почему-то хотелось именно рогалик, хотя он был гораздо меньше той полбуханки черняшки, которую я мог отхватить на эту сумму… впрочем, рано еще было делить шкуру неубитого медведя…

Чтобы придать себе вид разносчика газет, я подобрал пластиковый пакет фирмы «Л'Ореаль» с разорванной ручкой и набил его всеми прочими изданиями, которые нашел в вагонах, пройдя весь состав. За каких-нибудь четверть часа я собрал целую коллекцию самых разношерстных газет и еженедельников. В моем пакете оказались: «Час пик» и «Медный всадник», «Смена» и «Вечерний Санкт-Петербург», «Криминальная хроника» и маленькая газетка объявлений с премилым названием «Львиный мостик».

Вспыхнул свет, застучали под полом моторы, электропоезд двинулся к платформе. Я сидел в хвостовом вагоне, ждал, когда наберется побольше народу и… волновался, как дебютант Большого театра перед выходом на сцену. Где-то перед Любанью я решился, встал и вышел в проход между скамьями.

– Уважаемые пассажиры! Вашему вниманию предлагается очередной выпуск нового международного еженедельника «Человек и право». В этом номере вы прочтете: беседу специального корреспондента «ЧиП» с атаманом Союза казаков Александром Мартыновым…

«Уважаемые пассажиры» с удивлением посматривали на распространителя нового международного еженедельника в ватнике и драном лыжном колпаке, прижимавшего к груди пакет французской косметической фирмы, набитый невообразимыми газетами. А впрочем, как всякому дебютанту, наверное, мне это мнилось. Да и чем можно удивить ныне «уважаемых пассажиров» питерской ли, московской ли электрички…

Первый покупатель нашелся лишь в пятом вагоне, когда я уже почти разуверился в своем безумном предприятии.

– Скока? – спросил лысый любитель международных еженедельников.

– Четыреста, – сказал я, обмирая от чудовищности запрошенной суммы.

Дядя в потертой кожанке протянул мне пятьсот, чего я никак не ожидал. Это была финансовая катастрофа – я не мог вернуть ему ни рубля. Но бог торговли Меркурий явно решил поощрить новичка, и мой первый покупатель – о, первый покупатель, ты незабываем, как первый учитель, первая любовь, как все самое предначальное! – порывшись в карманах, извлек банковскую пачку двухсотрублевок и, надорвав упаковку, отсчитал мне две купюры.

– Извините, что номер немного помят – последний был в пачке, – пробормотал я, стараясь слегка разгладить экземпляр, сложенный прежним владельцем вчетверо. И что за манера так зверски перегибать газеты?!

Лиха беда начало!

В следующем вагоне за двести рублей я продал (да простит меня второй мой покупатель) вчерашний номер «Часа пик», снова выдав его за «последний в пачке». И вообще я тут же взял на вооружение эту формулу:

– Остался последний номер! Последний номер «Смены»…

Действовало безотказно. «Смену» купила какая-то пенсионерка за триста. Тогда я оснастил волшебную формулу еще одной фразой:

– Последний номер «Львиного мостика». Продается со скидкой! Со скидкой – ввиду того, что последний!

Полюбившийся мне «Львиный мостик» ушел тоже за три сотни. При этом ни я, ни покупатель не знали, в чем выражалась эта мифическая скидка, но оба остались довольны выгодной сделкой.

К Тосно я распродал все, кроме «Криминальной хроники». Публика устала от ужасов и крови. Очень хорошо шли инопланетяне…

Выручка составила полторы тысячи рублей! Почти две буханки хлеба. Распорядился я этой суммой, как подобает бизнесмену: пятьсот рублей выделил в фонд воспроизводства (купив-таки вожделенный рогалик), а на остальные деньги закупил в киоске свежих «Известий». Теперь я был настоящий предприниматель, а не продавец вчерашних газет. Я честно смотрел в глаза пассажирам, предлагая им качественный товар – утреннюю газету. Я даже вошел в раж и стал панибратски покрикивать:

– Заряжено Чумаком, разряжено Кашпировским!

Тем не менее пришлось сменить три электропоезда, прежде чем я продал четыре номера «Известий».

В Питер я вернулся с тремя тысячами! Я вышел на перрон Московского вокзала с видом моряка, прибывшего из загранки с набитым карманом. Страшно хотелось есть. Я предвкушал нормальный обед в какой-нибудь дешевой забегаловке. Мне должно было хватить на полтарелки горячих щей и какой-нибудь гарнир, хотя по старым ценам – ох, как трудно забыть эти старые цены! – на 3000 рублей можно было продержаться с год. И тут я снова услышал этот гнусный крик:

– Сосиски в тесте! Га-арячие сосиски, запеченные в тесте!..

Слаб человек… Да, я не удержался. Я купил на всю выручку – одну! – и то едва хватило, – сосиску в тесте. Я не съел, а сожрал ее. И тут же почувствовал себя мотом, прокутившим все свое состояние. Это было ужасно. Я снова был нищ. У меня снова не было ни рубля, ни жилья. И если не истаявший на языке вкус совратительной сосиски в тесте еще как-то приглушал голод, то проблема ночлега встала со всей своей пугающей безнадежностью, где приткнуться? Снова в зале ожидания? Лучше мерзнуть на полу кабины машинистов. Но мерзнуть тоже не хотелось. Хотелось спать. Грезилось завернуться в одеяло с головой и спать где угодно – лишь бы лежа и в тепле.

Черт с ней, с формулой «татами». Пусть горит свет, пусть будет тряско, жестко и шумно. Лишь бы лежа и в тепле. Формула идеального сна упрощалась до двучлена «Л – Т».

Я смотрел на фасад гостиницы «Октябрьской», что по ту сторону от вокзала, и не верил, что столько раз живал вон за тем окном, и за тем, и за этим…

Почему же сейчас нельзя? Я что – инопланетянин? Житель враждебного государства?

Ах да, такой пустяк – нет двух бумажек. На одной – портрет Джорджа Вашингтона, на другой – моя собственная фотофизия. Нет денег и паспорта. Только и всего.

Почему бы мне не переночевать в этой благословенной гостинице? Без денег и без документов? Да, пойти и переночевать. Человек я или тварь дрожащая?