раз благодарю тебя и милого Петю за книгу Грабаря[126]. Я ее с большим удовольствием прочла, много имен в ней мне знакомо, это хроника последних пятидесяти лет, очень было интересно, да и пишет он прекрасно. Какая у него любовь к искусству, какая трудоспособность и разносторонность. Вот пример для молодежи. Спасибо за журнал „На стройке“. Было интересно посмотреть всех этих детей и виды Артека. <…> Ваши героини-летчицы[127] меня очаровали, их простой чудесный рассказ о перелете, о посадке и блуждании в тайге. Были ли вы в Ленинграде на 75-летии папы? <…> Если выйдет биография П. М. Третьякова, которую хочет издать его дочь, то пришли ее. Получила письмо от Марии Павловны (Боткиной-Третьяковой из Сан-Ремо. – Е. К.), у них была паника в ожидании войны, положение французов там было очень неприятное, теперь все успокоилось…»

«14 февраля 1939 г., Париж

…Сегодня празднуем день рождения Сережи, думаю, что и вы этот день не забыли…»

«30 марта 1939 г., Париж

…Очень мне было интересно твое письмо о юбилее папы, спасибо, что все подробно написала мне. Одно только забыла написать, что и как папа отвечал, удачно ли. <…> Вчера были у меня визитеры, которых не ожидали. (Из письма М. И. Сабининой: „Получила мамми утром письмо, что мадам Дирак с мужем в Париже (Дирак делал четыре доклада математических), и Джон (Кокрофт. – Е. К.), и что все хотят прийти ее повидать. Мы их поили чаем. <…> Конечно, сразу начали говорить о том, будет ли война. Эта тема теперь у всех – от мала до велика“.) Жена Дирака мне очень понравилась, она и Джон писали тебе, но не получили ответа. Дирак все такой же. Велел сказать, что у них все хорошо в семье…»

«12 апреля 1939 г., Париж

…Мы собираемся уехать на юг к 1 мая и надеемся, что внешние обстоятельства нам не помешают уехать, хотя время очень тревожное, и кто его знает, не загорится ли война, а тогда надо сидеть дома…»

«5 мая 1939 г., Ментон

…Вот мы и в Ментоне. <…> Если в мире будет все спокойно и войны не будет, то мы здесь собираемся прожить до осени…»

«8 сентября 1939 г., Ментон

…О нас что тебе сказать. Мы застряли здесь. <…> Пока здесь все спокойно. <…> Нам очень жаль, что мы не попадем к себе в Париж, в нашу уютную квартирку, но в Париж сейчас не хочется. <…> Вот, дорогая Анюточка, приходится переживать еще войну. Ты о нас не беспокойся…»

«20 сентября 1939 г., Ментон

…Пиши, когда сможешь, но вряд ли можно писать часто. <…> Мы пока устроены, но оставаться равнодушным к событиям нельзя, за всех сердце болит. Ты пишешь: хорошо, что мы вдвоем, да, это большое счастье. И ты знаешь, что Вава (М. И. Сабинина. – Е. К.) любит меня незаслуженно с моей стороны и заботится как самый близкий человек…»

«3 октября 1939 г., Ментон

…Будь спокойна о нас. Мы здоровы и всем обеспечены. <…> Останемся здесь на неопределенное время, может быть, надолго. Сейчас заняты вязанием свитеров…»

Елизавета Дмитриевна отправила еще 3 открытки, последняя из которых датируется 9 ноября 1939 года. На этом связь прервалась на долгие военные годы.

«18 марта 1945 г., Париж

Дорогая моя Анечка, получила 7 марта твою телеграмму, так была рада и счастлива, ведь это первое о вас известие за четыре года (на телеграмму не ответила, это стоит 250 франков, а я 17 февраля отправила вам письмо). Мария Ивановна, как и прежде, живет со мной, и мы все эти 4 года прожили с ней в деревне на роли хозяек одной усадьбы. Там мы работали. Теперь мы вернулись в Париж и сидим без работы. У меня оставались деньги, но я их еще долго не смогу получить. Вот наше положение. Не думай, что мы очень нуждаемся, но находимся отчасти в затруднительном положении. Я очень постарела, ведь мне уже 77 лет. Правда, я слышу, вижу и хожу хорошо, но я очень похудела и имею вид старушки. Мария Ивановна устала за эти годы. Постоянно думали обо всех вас и утешались, слушая радио из Москвы, а теперь и этого нет. Но мы не унываем и надеемся увидеться со всеми любимыми…»

Письмо отправить не удалось и через некоторое время Елизавета Дмитриевна продолжает:

«31 мая 1945 г.

Дорогая Анечка, как видишь, письмо это, написанное в марте, не удалось отправить, почта еще не действовала. Теперь почтовое сообщение между Парижем и Москвой налажено, и я жду от тебя подробного письма обо всех вас и о том, как вы пережили тяжелые годы войны. Наше счастье было, что мы уехали в деревню, там было лучше, чем в Париже. <…> Этой зимой еще будет трудно жить, ведь после войны жизнь во Франции еще не наладилась. Нет угля, все сильно вздорожало, и продовольственный вопрос очень серьезен, всего недостает. Живем по продовольственным карточкам, которые пока не улучшились. Все же мы обе здоровы, ведь мне в июле (25) минет 78 лет, года большие, но я еще бодра. Мария Ивановна утомилась за эти годы, и этой зимой мы были рады пожить у себя на Crespin[128]. В деревне зимой было трудно…»

«Конец июня 1945 г., Париж

…Я уже писала вам по почте, но из вашей второй телеграммы вижу, что вы моих писем не получили. Очень хочу знать о вашей жизни подробно. Мы в деревне имели радио и всегда слушаем и слушали Москву, и все время войны жили одной жизнью со всеми вами: горевали и радовались, но всегда верили в конечную победу Сов. России. Несколько раз слышали по радио о Пете и его работах, и даже в день рождения (50 лет) слышали по радио об его научных работах и награде. Дорогие мои внуки Сережа и Андрюша выросли за эти годы разлуки, теперь уже они молодые люди, а я, их старая бабушка, пожалуй, их бы и не узнала…»

«23 октября 1945 г., Париж

Дорогая Анечка, если бы ты знала, какую радость принесло нам твое письмо. Профессор[129] принес его нам 21 октября. Я бесконечно ему благодарна. Мария Ивановна и я обе были дома. Мы ведь 28 сентября вернулись в Париж. Как мы обрадовались фотографиям. Андрюшу я бы не узнала, он совсем большой мальчик, он выше тебя ростом, а я его оставила 4-летним малюткой в очках, а