буравит. – Я свое не отдаю и не отпускаю. Никогда. Можешь дальше всю эту хрень заряжать. Нести бред про нашу возрастную разницу. Ничего не изменится. Слышишь? Ни черта. Ты моя женщина.

Мороз пробегает по коже от одного лишь его отрывистого холодного тона. А от взгляда в жилах огонь разливается. Вмиг, в момент. Гремучее и кипучее пламя переполняет меня. Даже жутко. Страшно, по-настоящему. До дрожи в судорожно вздымающейся груди.

Откуда у этого мужчины такая гипнотическая власть надо мной? Откуда в нем столько сокрушительной силы?

И не скажешь, что мальчик. Не мальчишка он явно. Мужик. Мужчина. Уверенный в себе. Властный. Жесткий. Как камень. Кремень. Гранит во всех смыслах.

Его могущество и превосходство ощущается на физическом уровне. Рефлекторно читается. Нутро не обманешь. Против истины не пойдёшь. Это не напускная бравада. Правда. Нерушимая и непреклонная, страх навевающая.

Он не шутит. Действительно не отпустит. Никому не отдаст.

- Ник, - сглатываю. – Я не твоя игрушка.

В зеленых глазах четко читается обратное. Все, что угодно будет игрушкой, ведь для семьи Багровых нет никаких пределов и ограничений. Хозяевам мира закон не писан. Поэтому смирись и заткнись. Или тебя быстро на место вернут, на колени, в угол.

- А это не игра, - голос у Зверя ледяной, кровь зимней стужей сворачивает, вынуждает поджилки затрястись. – Хотя да, я бы много чем сыграть мог. Было бы желание. Только ты не моя вещь. Не забава на пару ночей. Иначе бы я за тобой так не мчался.

- Никита, - вздыхаю, губы кусаю, головой мотаю, очень стараюсь не разрыдаться сейчас как последняя идиотка. – Ты не понимаешь.

- Чего? – хмыкает. – Чего не понимаю?

- Разные поколения, - пытаюсь пояснить главное. – Разные мировоззрения. Взгляды. Вкусы. Общего и вовсе нет. Никаких точек соприкосновения.

- Говоришь, будто в бабки мне годишься, - насмехается.

- В матери, - выдаю глухо. – В матери, Никита. И, если честно, это отвратительно. Я такое принимать отказываюсь. Вот поэтому нет у нас никакого будущего.

- Круто приложила, - мрачно цедит сквозь зубы. – Давай еще заряди что-нибудь про Эдипов комплекс, про подсознательное желание отыметь родную мать. Какие еще бредовые басни сочиняют психологи?

- Прекрати, - содрогаюсь. – Пожалуйста. У меня тоже есть сын. Мне дурно даже представлять.

- Я не твой сын, - бросает, обдавая холодом. – Я был младше его, когда впервые на ринг вышел. Тринадцать лет. В этом возрасте я попал на арену «Питбуля». С отцом поспорил. Тот думал, что у меня кишка тонка. Заднюю включу. Сломаюсь, как до дела дойдет. Струхну, свалю в секунду. Но ни хрена. Я вывез. Выстоял. Да так своему противнику втащил, что сходу весь куш сорвал. На меня же там никто не ставил. Малолетка. Новичок. Без имени. Никто. Пустое место. Но я его зубами рвал. Реально. Зубами. Кровью захлебывался и не сдавался. Не отступал. Ни на шаг. Отец чуть от злобы не сдурел, а мне в кайф. Одно из моих лучших воспоминаний. Серьезно.

Тянет уши зажать ладонями. Спрятаться. Скрыться.

Багров-старший болен? Кем надо быть, чтобы позволить родному ребенку в подобное ввязаться? Чтобы спорить на такое? Подначивать? На преступление толкать?

Тринадцать лет. Господи. Он на ринге с тринадцати лет. Жутко представлять. Вообразить невыносимо, непостижимо просто.

- И на мать мою ты совсем не похожа, - продолжает с кривой ухмылкой. – Не дергайся. Я не ищу потерянную в детстве теплоту или еще какую-то хренотень такого рода. Не надо меня отогревать и долюбливать. Обойдусь. Сам кого захочу – отлюблю.

- Никита, - опять ничего умного сказать не способна, создается впечатление, словно мне просто нравится произносить его имя, повторять раз за разом. - Я как-нибудь фотку покажу, - произносит дальше. – Мама брюнетка была. Зеленоглазая. Высокая очень. Ноги от ушей. Настоящая модель. По подиуму ходила, на показы ездила. Горя не знала, пока моего папашу не встретила.

Вдруг замолкает. Челюсти сжимает. До скрипа. Будто зубами лязгает. Пальцы руль сжимают, чуть не раскалывают на части.

Чувствую ярость. Горечь. Гнев. Отчаяние. Столько эмоций от него через воздух впитываю, что собственное сердце в галоп пускается.

Господи. Он сказал «была». Прошедшее время. Былое. А значит теперь…

- Она красивая, - выдыхает сдавленно. – Картинка.

В его голосе столько боли, что меня пронизывает насквозь. Сталь внутренности безжалостно кромсает, прошивает снова и снова. Действует беспощадно.

Что же случилось? Что произошло?

- Знаешь, я раньше об этом даже не думал, повода не возникало, - протягивает уже спокойно, пожалуй, немного отрешенно. – А сейчас жалею. Правда, хотел бы, но не выйдет ничего.

- Что, - роняю тихо. – Что не выйдет?

- Ну не судьба мне вас познакомить, - пожимает громадными плечами, как-то очень по-мальчишески, небрежно мускулистыми руками ведет. – Не могу представить маме. Зато точно знаю, ты бы ей понравилась. Она тоже добрая была. Открытая. Наивная. Людям верила. Вот и все ваши общие черты. Но черт, надеюсь, ты осознаешь суть? Я не хочу себе мамочку найти. Я вообще ничего не искал. Просто увидел тебя и пропал.

Веки смежаю. Как от реальности ускользаю, прячусь. Но разве поможет? Разве спасет? Хоть что-нибудь на свете позволит выбраться из этого дурмана?

Глупая. Безумная. Я… тоже его увидела и пропала. Как выстрел. Как удар. Резко и сразу. Насмерть.

Открываю глаза. Улыбаюсь нервно.

- Прости, но сомневаюсь, что твоя мама одобрила бы наши отношения.

- Плевал я на одобрение, - усмехается. – О другом речь.

- Ты потерял близкого человека, - стараюсь подобрать правильные слова. – Такие раны оставляют шрам на всю жизнь. Однако мы не властны изменить ход событий, ведь увы, болезнь часто оказывается сильнее…

- Болезнь? – обрывает холодно. – А причем тут болезнь?

- Прости, - запинаюсь. – Возможно, я ошибочно предположила, что твоя мама пострадала из-за болезни.

- Нет, с болезнью ты мимо.