Я постарался разъяснить ему, что никогда до этого не был в Ольмюце и не мог предсказать, сколько времени потребуется для наведения справок. Я пообещал ему только, что не забуду о нем и его дочери…

Наконец Брадко взял себя в руки. Он позвонил в колокольчик, и появился портье, которому было велено доставить меня обратно в отель. Я нарочно сел рядом с ним. Когда мы подъезжали к отелю, я спросил, возможно ли устроить встречу с дочерью Брадко без присутствия его самого.

Портье посмотрел на меня удивленно и одновременно напугано. «С какой целью?» – спросил он после некоторых колебаний.

Я объяснил, что, возможно, без отца девушка уже не будет так молчалива и сдержанна, что тогда бросилось мне в глаза.

Портье отвернулся. «Вы не хотите отвечать мне?» – поинтересовался я. Но портье отозвался: «Пожалуйста, оставьте мне право не отвечать на Ваш вопрос». От него нельзя было добиться ничего больше.

Около пяти часов я упаковал последние мои документы и еще раз внимательно перечитал статью Цирма. Из нее следовало, что случай Ани Брадко во многом походил на случай прооперированного Цирмом больного. Все это время меня не покидала мысль, что, если бы мне удалось хоть раз наедине поговорить с девушкой, я был бы посвящен в некую тайну. Поведение портье только укрепило мою уверенность в том.

Около шести часов мне вдруг захотелось снова совершить прогулку по той части пляжа, где я встретил Аню и ее спутника. В сумерках я медленно пошел вдоль по улице и хотел уже свернуть к берегу, как услышал позади звук торопливых шагов.

Я остановился, повернул голову, и тут же передо мной предстало расплывчатое молодое лицо с отталкивающими, безобразными чертами. Это был тот парень, спутник Ани.

«Не Вы ли доктор Хартман?» – проговорил он на хорошем немецком.

«Да, – ответил я. – А Вы, наверное, друг той слепой девушки из дома на холме?»

«Да, – подтвердил он, тяжело дыша, – это я». Затем он буквально набросился на меня: «Это Вы хотите насильно забрать Аню отсюда. Вы хотите прооперировать ее глаза? Вы хотите сделать ее зрячей…»

«Не желаете ли Вы присесть, к примеру, вон на ту скамейку? – предложил я. – Ведь я не знаю даже Вашего имени!»

«Это не имеет отношения к делу», – выдавил он.

«Тем не менее мне было бы очень приятно познакомиться с Вами», – настоял я.

«Александр, – сказал он. – Это Вас удовлетворит? Я живу в деревне ниже по берегу. Я ничто, у меня ничего нет, и отцу моей невесты не по душе такой зять. Думаю, Вам не нужно этого объяснять. Но она моя невеста, и мы любим друг друга с тех самых пор, как были детьми – и Вы не можете так просто, за нашей спиной…»

Ему не хватало дыхания. Древняя мудрость гласит, что от влюбленных исходит свет, и в этом свете преображаются их внешние черты. Случай этого молодого человека – еще одно подтверждение тому.

«Старик не хочет, чтобы мы любили друг друга… – снова заговорил он. – Он довольно часто угрожает мне тем, что, если она хоть раз увидит меня, как он говорит, такое страшилище, все будет кончено. Я не знаю, может, Вы тоже думаете, что я уродлив? Вы тоже так думаете…? Уродство ведь тоже болезнь, – сказал он, – которая заставляет страдать. Но также учит понимать других больных. Когда мой отец был управляющим у ее отца, она уже была слепа, и я был единственным, кто играл с ней, у которого были для нее время и терпение. Так же и сейчас, и мы тем счастливы. Я чудовище, а она красавица… но мы любим друг друга, и мы счастливы. И вот появляетесь Вы. Вы хотите вернуть ей зрение и разрушить наше счастье, как и ее старик… Аня больше ничего не хочет слышать ни о каких врачах, она ничего не хочет знать о Вас. Она хочет остаться здесь – рядом со мной. И когда Вы силой…»

Я позволил ему договорить и излить все, что его мучило. Он не обратил внимания на то, что я и не пытался ему перечить.

«Вы молчите, – процедил он… – Я недостаточно хорош, чтобы разговаривать со мной?»

Тем временем я овладел собой. Ошеломляющее действие столь неожиданной встречи прошло. Одновременно с этим был сброшен покров, еще днем помешавший мне взглянуть на истинные причины странного поведения Ани.

«Давайте посмотрим на ситуацию разумно, – сказал я. – У меня нет совершенно никакого намерения ни похищать, ни лечить Вашу невесту. Я не являюсь офтальмологом. Мне только лишь стало известно, что одному глазному врачу из Ольмюца в Моравии впервые удалось излечить пациента от слепоты, сходной с той, от которой страдает Ваша невеста. Я всего только собираюсь в Ольмюц, чтобы выяснить, правда ли это и может ли попытка вернуть Вашей невесте зрение иметь успех».

Но мои увещевания не успокоили его. «Но ведь если может, – вскричал он, – Вы хотите увезти ее в это чужое место и заставить ее прозреть. Вот чего Вы хотите, вот чего вы все хотите!»

«Значит, Вы не хотите – перебил я, – чтобы Ваша невеста снова могла видеть. Значит, Вы намерены препятствовать тому, чтобы в ее глазах снова появился блеск…?»

Дыхание его участилось и стало шумным: «Да что Вы такое говорите, – прокричал он. – Как Вы можете говорить так! Я не хочу, чтобы кто-то помешал нашей любви. Ничего больше. О, я ничего больше не хочу…»

«Нет, – сказал я. – Вы боитесь, что она разлюбит Вас, если к ней вернется зрение. Вы полагаете, что Аня оставит Вас и разрушит все, что есть между вами, если к ней вернется зрение. Вы думаете о себе. Вы обрекаете Аню на вечную слепоту. Так из любви к ней или к себе Вы так поступаете…?»

Его голос дрожал. В полумраке я разглядел, как он прижимает к глазам руки. «За что Вы так мучаете меня?» – спросил он. Мой собеседник развернулся, и я услышал, как он побежал в сторону от меня. Его шаги затерялись в темноте, но я прислушивался, пока вдалеке не затихли последние звуки. Я решил вернуться в отель. Меня тяготило ощущение, что невольно я оказался в роли посланника судьбы, который завязал узлы на и без того перепутанных нитях человеческих жизней. Мне захотелось выбраться из-под этой сети. Но вдруг перед моими глазами возник печальный образ влюбленной девушки, на который было больно смотреть. Я видел этого парня, влюбленного и отчаявшегося. И я чувствовал, что не могу переступить через кольцо этих судеб.

Четыре дня спустя я поднялся на второй этаж скромной ольмюцкой больницы и по стрелке свернул к офтальмологическому отделению.

На тот момент Цирму было сорок четыре года. Он родился в Вене, был учеником, а затем ассистентом в Венской офтальмологической клинике. Это был человек с необыкновенно густыми и пышными черными волосами и такой же бородой, которые обрамляли его лицо. Будничность уездной жизни наложила отпечаток на его внешность. Но внутри еще не потухла искра азартного стремления к новым научным открытиям, которое вело его и тех остальных, кому посчастливилось работать в прославленных городах – очагах научного знания.

Но цель моего визита в Ольмюц была иной. Мое любопытство достигло того предела, когда я уже не мог с самого начала не обратиться к Цирму с вопросом, который мог прозвучать для него оскорбительно, поскольку красноречиво заявлял о моих сомнениях. Я спросил, видит ли еще прооперированный им больной.