– Ага, неплохо я постарался, – гордо сообщаетСмольников. – Запястья чуть до крови не стер, но узел изрядно расшевелил.

Да, не прошло и пяти минут, как мне удалось растянуть путынастолько, что Смольников высвободил сначала одну руку, потом другую и блаженновздохнул:

– Какое счастье! Елизавета Васильевна, спасибо, радость моя!Никогда в жизни, кажется, не смогу больше ходить, заложив руки за спину! Ну,теперь ваш черед.

С моими путами хлопот побольше. Платок тонкий, шелковый,узел затянулся накрепко, Смольников, очевидно, боится причинить мне боль,поэтому возится долго. Его горячие пальцы касаются моих похолодевших ладоней, ия не могу удержаться – то и дело вздрагиваю от этих прикосновений. Наконец онопускается передо мной на колени и пытается перегрызть платок. Теперь я ощущаюприкосновение его влажных губ и щекочущих усов. Странно – мне кажется, этодлится долго-долго… я совершенно теряю ощущение времени. Тьма сомкнуласьвокруг, я слышу только свое и его дыхание, прикосновение его рта к своимладоням, его плеч – к своим ногам.

Меня вдруг ощутимо начало пошатывать. Наверное, потому, чтоя слишком долго стою неподвижно.

– Ну, все, – наконец шепчет он. – Простите, что явозился так долго.

Мои руки свободны, но я ощущаю странную усталость. Ипочему-то слезы начинают жечь глаза… Я судорожно глотаю комок, подкативший кгорлу.

Между тем Смольников поднялся с колен и осторожно прошелвдоль стен нашей темницы. Я вижу его смутно светлеющую фигуру.

– Похоже, у нашего друга Лешковского столько книг, что скороони выживут его из дому, – усмехается он. – Здесь все ящики, сундуки,связки с книгами.

Об этом можно было сразу догадаться, потому что чуланнаполнен тем же пыльным, вязким книжным духом.

– А вот очень удобный сундучок, – говоритСмольников. – Давайте-ка присядем, Елизавета Васильевна. У вас, ячувствую, ноги подкашиваются, да и у меня, признаться, тоже. Ну и вечероквыдался! Непростой вечерок!

Он берет меня под руку и осторожно увлекает куда-то в угол.Мы осторожно садимся на плоскую деревянную поверхность. Ничего себе, сундучок –это сундучище! Мы размещаемся на нем вполне свободно.

– Елизавета Васильевна, – чуть слышно говоритСмольников мне прямо в ухо, и от его горячего дыхания меня начинает почему-тобить озноб. Наверное, мне просто щекотно. – Понимаю, вам хочется задатьмне множество вопросов и рассказать многое, но давайте лучше воздержимся отэтого. Я совсем не уверен, что в этом чулане нет какого-нибудь хитроумногослухового устройства, какой-нибудь щели в стене, ну, не знаю чего. А сведения,мною полученные, должны произвести впечатление разорвавшейся бомбы. Если же преступникинаши их дознаются, это будет не взрыв, а какой-то семипудовый пшик. Кроме того,Лешковский – это воистину мудрый змий, он вполне может обнаружить в моихоткровениях какую-нибудь лазейку и ускользнуть. А я знаю хоть и многое, нодалеко не все…

Я больше не могу выносить этот жаркий шепот. Вдобавок егогубы то и дело касаются моего уха. Я начинаю задыхаться.

Кажется, я понимаю, как можно умереть от щекотки. Я чуть лисознание не теряю!

Что со мной происходит?! А если он заметит, какоевпечатление производит на меня все это? Что подумает обо мне?!

Нет, надо взять себя в руки. Надо… надо что-то сказать. Покане знаю, что. Какие-то сведения я должна была передать Смольникову, они всевремя бились у меня в голове, но сейчас…

Возьми себя в руки, следователь Ковалевская!

А, вспомнила!

Достаю из лифа письмо Милвертона, из карманчика юбки –медальон, ощупью сую то и другое в руку Смольникова. Он машинально прячет это вкарман пиджака. Потом я прижимаюсь губами к уху Смольникова и шепчу:

– В комнате Дарьюшки я нашла свидетельства того, что гибельСамойловой и убийство Сергиенко могли быть между собою связаны. Это письмо,которым Сергиенко шантажировал…

Он отшатывается, словно я не шепнула ему в ухо, а пропустилачерез все его тело электрический ток. Резко поворачивается ко мне, и я слышуего дыхание на своих губах.

– Да ты женщина живая – или кукла бессердечная? –яростно шепчет он, а в следующее мгновение впивается в мой рот с такой силой,что я невольно отшатываюсь… но избавиться от Смольникова не могу – не прерываяпоцелуя, он опрокидывает меня на сундук и наваливается сверху.

Я чувствую его руки на груди, на бедрах, чувствую, что онсминает, комкает мое платье, ощущаю прикосновения его пальцев к своейобнаженной коже. Его тяжесть гнетет меня, его губы отнимают у меня дыхание.Странное оцепенение овладевает мною. Я почти не осознаю происходящего – слышутолько надсадное дыхание в темноте, потом боль, потом до меня доносится чей-тостон… это мой стон! Потом звуки и ощущения окружающего мира исчезают. Я словнобы рвусь куда-то всем телом, всем существом своим. Не знаю куда, не знаюзачем, – знаю только, что сейчас я готова умереть. Да, я готова умереть,только бы не погас, только бы не остыл этот огонь, который разгорелся в глубинемоего тела и сжигает меня всю, без остатка!

…Я не знаю названия тому, что произошло. Я почти не помню,как это было. Я очнулась без сил, без мыслей, без чувств. Единственнымощущением было тепло, исходящее от мужчины, который прижимался ко мне всемтелом, унимая смятенное дыхание. Наконец он медленно повернулся, отстранился,сел – и тотчас я ощутила холод… холод, боль и страх. Такое ощущение, что наменя враз подули все северные ветры на свете, что я успела прирасти к телуэтого мужчины и теперь отрывалась со стоном, как растение – от родной почвы,такое ощущение, что мрачная, темная туча смертного одиночества надвинулась наменя. Я потянулась к нему, пытаясь вцепиться в него дрожащими руками, удержать…Но он уже вскочил, он уже далеко от меня, он оказался у дверей чулана иприльнул к ним, прислушиваясь:

– За нами идут. Вставайте. Дайте ваши руки, быстро!

Он ощупью нашел на полу тот же самый шелковый платок ибыстро обмотал его вокруг моих кистей. Сам заложил руки за спину и стал рядом.

Я почти с ужасом уставилась на дверь. Неужели кто-то войдетсейчас сюда, в этот наш мир, который отныне должен быть отделен от всегосущего, запечатан, словно драгоценное снадобье в сосуде, и бережно охраняем отвсякого постороннего вторжения?..

Засов лязгнул. Дверь отворилась. На пороге стоялКрасильщиков.

– Ну? – быстро спросил Георгий.

– Да, – ответил тот. – Он все рассказал.

– Все?.. – странным голосом переспросил Георгий.

– Да.