– Ну, когда так… – Георгий глубоко вздохнул, а потом сунулруку в карман, выхватил что-то оттуда – и в ту же минуту раздался резкий,громкий звук. Такой звук издает полицейский свисток! А вслед за тем, крикнув:«Ни шагу отсюда, Елизавета!» – Георгий вслед за Красильщиковым бросился вон изчулана, захлопнув за собой дверь.

В ту же минуту я расслышала топот под окном, потом громкиеголоса, потом выстрел, ругань, крики… Я рванулась было к дверям, но ноги моивдруг подкосились.

Не сразу я смогла заставить их передвигаться. Наконец все жевышла – и тут же отшатнулась, прижалась к стене: мимо меня двое полицейскихволокли вяло поникшего Вильбушевича. Лешковский шел сам, но агенты все же егоподдерживали под руки.

Следом появляются Георгий и Красильщиков. Последний глянулна меня – и отвел глаза. Охраны при нем почему-то нет…

– Поосторожнее с Лешковским, – приказываетГеоргий. – Этот соколик из запертой клетки улетит, так что в оба глядите!

– Не уйдет, ваш-бродь! – храбрятся агенты, но руки ихвцепляются в Лешковского мертвой хваткой.

Тут Георгий увидел меня и улыбнулся:

– Не усидели в чуланчике? И правильно. Ну волноваться большене о чем.

– Я ничего не… – начала было я вялыми, непослушными губами,но Смольников прервал меня:

– Вы ничего не понимаете, да, это верно. Но прошу васпотерпеть еще немного. Преступники наши уже никуда не денутся. Сейчас агентыХоботова поедут на квартиру Вильбушевича и произведут обыск. Завтра мы всесоберемся в прокуратуре, все расставим по местам. А сейчас вас отвезут домой.

– Нет! – вскрикиваю я в ужасе, что останусь одна. Как ямогу уехать, покинуть его? Я, которая стала его вещью, его частью? Неужели онне понимает этого?!

– Ради бога… – бормочет Георгий чуть слышно, отводя глаза ибезудержно краснея. – Вы не понимаете, как выглядите. Ваше платье… К томуже могли… могли остаться следы… Будьте осторожны с Павлой, она мгновеннодогадается о том, что произошло! Мы обсудим все завтра, а сейчас надобнорасстаться, умоляю вас!

Я иду, безотчетно переставляя ноги, в голове гудит, словноменя только что ударили дубинкой. Не хочу обдумывать его слова, иначе завизжу,заору от стыда! Он имел право это сказать. Теперь он имеет право сказать мневсе, что взбредет в голову, сделать со мной все, что захочет.

Мне чудится, все окружающие пялятся на мое платье, порванноена груди его нетерпеливыми руками, на мою измятую юбку, норовят посмотреть наменя сзади… А вдруг и правда остались следы?!

Домой, скорей домой!

Иду, стараясь как можно бодрее переставлять ноги. На ходупоправляю волосы, воротничок. Заставляю себя не думать о том, как выгляжу. Кудаважнее узнать, откуда тут взялась полиция! И почему Красильщиков идет сам, безвсякой охраны?

Вот мы на крыльце. У калитки несколько пролеток, полнонароду. Мелькает знакомое лицо – это агент сыскного Рублев. Я мимолетноулыбаюсь ему и тут же забываю о самом его существовании. Вдруг сквозь толпупробивается какая-то женщина. Слышу крик:

– Пустите меня! Пустите!

Да ведь это Дарьюшка! Она бежит как сумасшедшая, с такойсилой расталкивая полицейских, что ражие мужчины разлетаются в стороны.

– Евгений Юрьевич! – кричит она. – Женя! Женечка!

«О господи, – думаю я с острым приступомжалости. – Значит, все-таки она носила этот медальон потому, что там был егопортрет!»

Вот она увидела Лешковского, которого как раз в эту минутуагенты подсаживали в пролетку, замерла, прижав руки к груди, – и тут жекинулась к нему со страшным стоном:

– Не троньте! Не трогайте его! Он тут ни при чем, это ясама, сама ее убила! Он не виноват!

Лешковский замирает, оборачивается… смотрит на Дарьюшку, ноне говорит ни слова. И под этим его взглядом она вдруг сникает, опускаетсяназемь, согнувшись, сделавшись маленькой и жалкой, а потом начинает безудержнорыдать, уткнувшись лицом в землю и орошая ее обильными и горькими слезами.

Рядом резко вздрогнула Света.

– Чемоданчик поставьте, – послышался тот же сдавленныйголос. – Вытянуть руки, быстро!

Холодное, твердое – да это же ствол пистолета, с каким-тоотстраненным ужасом поняла Алена – больно ковырнуло шею. Пришлось протянутьруки вперед, и кто-то немедленно высунулся из тьмы подъезда и проворнозахлестнул запястья пластырем. Шорох рядом – то же проделали со Светой.

– Закрыть глаза! Закрыть, я сказал, не то вам же хуже будет.

Когда к лицу плотно прилегла полоса пластыря, Алена поняла,что совет был гуманным. И она мгновенно послушалась следующей команды:

– Рты закрыть.

Ох, как стянуло кожу на щеках, на губах…

«Теперь буду знать, что испытывает человек, у которого рот иглаза заклеены пластырем. Когда-нибудь напишу…»

«Напишешь? Думаешь, будет шанс?» – спросил перепуганныйголос, который Алена привыкла слышать только ехидным. Да это же голос ЕленыДмитриевны Ярушкиной… Ишь, задергалась!

«Шанс будет. Если бы нас хотели убить, уже убили бы наместе», – ответила Алена Дмитриева, и Ярушкина облегченно вздохнула,исчезая из сознания детективщицы.

Вовремя смылась! Чья-то рука подхватила Алену под локоть иповлекла вперед.

– Не дергаться! – прошипел кто-то рядом, и Аленапоняла, что дергается, судя по всему, Света. Ну, пока смысла нет. Надовпитывать впечатления – те, что доступны.

Впечатления подсказывали, что они прошли подъезд насквозь.Правильно – в доме, где жила Алена, у подъезда тоже два входа (выхода). Один,парадный, должен вести на улицу, но он заколочен, как излишняя роскошь. А здесь– не заколочен. Или расколочен нарочно.

– Четыре ступеньки, – шепнул сдавленный голос. – Осторожно,не споткнитесь.

Скрип, удар студеного, свежего воздуха по вспотевшему лицу.И тотчас – душная, бензиновая духота.

– Быстро в машину! Осторожно, высокие подножки.

«Хорошо придумано! – мрачно подумаладетективщица. – Использую обязательно. Если будет шанс…»

Алена подняла ногу повыше и попала точно на ступеньку.Кто-то помог ей – вернее, их было двое. Один подталкивал сзади, другой подтянулиз машины.

Потом охнула Света – наверное, споткнулась на подножке.Через мгновение Алена ощутила, что она сидит рядом.

Машина мягко тронулась.