И тем более привлекательная.

Ему не нужно ничего обычного! Поэтому Збышек Залески решил идти до конца.

Властно взял ее за запястье, потянул вниз:

— Сядь! У меня еще есть что сказать тебе, Энжи Маклейн!

Она присела на край стула.

— Дело серьезное. Поэтому буду откровенен…

Он не решался взглянуть ей в глаза.

Но заставил себя смотреть прямо.

— Я слушаю, — холодно сказала она.

— Я не продавал твои гобелены на аукционах!

Как в воду нырнул.

И она, эта вода, оказалась ледяной или — такой горячей, что он не почувствовал разницы между холодным и адским.

Она взглянула на него и выпрямила руки на столе, как школьница. Ничего не спросила, но смотрела требовательно и внимательно.

Он вынырнул и снова набрал полную грудь воздуха.

— Да. Все гораздо сложнее. И может еще усугубиться, если ты сейчас неверно меня поймешь. Поэтому будь внимательна…

Он перевел дыхание и продолжал говорить:

— Итак, я их не продавал! То есть — не продавал именно твоих работ. Я продавал оригиналы! То, что ты за них получила, — десятая доля того, что мы получили вместе!

— Не понимаю… — сказала она.

— Конечно, как ты можешь понимать? — улыбнулся он. — Тебе и не нужно ничего понимать, Энжи. Об этом позаботился я. Наши заказчики — люди, которых я, конечно, тебе не назову. Но они платят. И хотят платить еще. У нас впереди — куча совместной работы.

— Ты хочешь сказать, что украл для них оригиналы работ? — вскрикнула она слишком громко, и он вынужден был осмотреться, нет ли поблизости лишних ушей.

— Тихо!

— Я тебе не верю.

— А откуда ты знаешь, кому верить, а кому — нет? — улыбнулся он.

Она ухватилась за виски, потерла их — за ними начиналась та пульсация, которой она так боялась.

— Я пойду в полицию, — наконец тихо сказала она.

— Хорошо, — сказал он, — иди. Но имей в виду: в Анже среди шестидесяти четырех оригинальных Аррас вот уже пять лет висит одна подделка, которую еще никто не разоблачил. И не разоблачит до тех пор, пока я веду там научную работу и мне верят. А в замке Арундел, где я работал последний год, также экспонируется работа начала семнадцатого века. И ни одному ученому или посетителю в голову не придет проверить ее авторство! Пока я сам не обращу на это внимание уважаемого дворянства. Но тогда я вызову полицию и экспертов. И всячески помогу следствию. Ведь вспомню, что такая ничем не примечательная иностранка Энжи Маклейн из Сан-Диего и ее муж, кстати, известный искусствовед, который имеет доступ к раритетам, очень интересовались всем, что касается этих шедевров. Вас узнают и там, и там. Ведь, вспомни, вы же ездили и во Францию, и в Англию, чтобы посмотреть на оригиналы. Вас узнают. Я об этом позаботился. Но я бы не хотел доводить дело до пожизненного заключения или электрического стула, Энжи. Ты слишком нужна мне.

Он залпом допил вино, его пальцы на бокале раскрылись и побелели.

— Слишком нужна… — повторил он, отводя взгляд от ее лица, выражение которого было для него непонятным. — Решай. Я сказал тебе все, что не должен был говорить. Извини…

Она все еще терла виски, будто пыталась замедлить в них боль.

— Что будет с Джошем?

— Ни с кем ничего плохого не случится, если, конечно, ты примешь мои условия, — сказал он.

Она посмотрела так, что он утонул в прозрачно-зеленой вспышке глаз и еще раз — из множества подобных раз — залюбовался средневековым выражением ее узкого лица.

Приготовился выслушать все, что должен был услышать: возмущение, гнев.

Все равно.

Дело сделано.

Без возврата.

Но ни гнева, ни упреков не было.

Она молчала несколько мучительно долгих минут, а потом спросила глухим голосом:

— Как ты хотел действовать дальше?

Он обрадовался, что все может устроиться проще, чем он думал.

Азартно придвинул к ней стул, взял за руку, горячо заговорил в самое ухо:

— Завтра уедем отсюда вместе. Я купил виллу на Мальте, на острове Гозо. Там хорошо и безопасно. Есть мастерская со стеклянными стенами — тебе понравится! Остальное будем решать через адвокатов.

— Понятно. А сейчас я могу пойти в свой номер? — спросила она, как ученица, которая просится выйти из класса.

Главное — ничему не удивляться! Ни этому вопросу, ни тому, как быстро она приняла решение.

— Конечно, — позволил он, едва сдерживая радость. — Ты же не пленница! Буду ждать тебя здесь в холле утром, часов в восемь. Успеешь собраться? Наш самолет в двенадцать.

Она поднялась.

Он тоже поднялся, чтобы проводить ее до лифта, а возможно, и дальше…

Но она властным жестом остановила его:

— Не провожай.

И пошла через зал.

Он еще не верил, что все обошлось как нельзя лучше. Следовательно, он не ошибся в ней. Эта маленькая чужеземка еще даст жару всем, кому не успел он!

А особенно этому Джошуа Маклейну, который всегда держал его за щенка.

Кивнув официанту, что сейчас вернется, он все же догнал ее в холле и схватил за плечо:

— Извини, я только хотел напомнить, что завтра буду ждать здесь. — Он кивнул на кожаный диван у окна.

Она улыбнулась:

— Я тебя услышала. И все хорошо поняла. Спокойной ночи.

Она вошла в лифт и несколько мгновений спокойно смотрела на него.

И только потом, когда на седьмом этаже вышла важная парочка японцев, поднесла руку к лицу и укусила себя за запястье.

Так, как делала всегда, когда ее никто не видел. Чтобы не закричать…

* * *

Посреди номера стоял ее маленький чемодан.

Постель была застелена. На подушке лежала круглая шоколадка в золотой обертке.

Она села на край кровати, сбросила туфли.

Задумалась, вспоминая весь день — с самого начала.

Фестиваль.

Толпу.

Родные лица.

Отчаяние.

Побег через волны, которые несли ее назад — в открытое море.

Встреча со Збышеком Залески.

Волны понесли ее вперед — на скалу.

Где- то поредине этого водоворота блеснула теплыми огнями тихая гавань Сан-Диего.

Лицо Джоша и его последние слова, когда провожал на самолет: «Я буду ждать тебя…»

Единственное, чего она не чувствовала, — физического воплощения самого себя, того большего, чем просто «руки-ноги-голова», того сильного и надежного, что должно быть внутри.