Спустя время, когда мы опять шли к границе и остановились в доме старосты, я тогда уже вошел в доверие у Яди и она узнала, что я художник, попросила она нарисовать ее портрет. Посадил ее у окна и начал рисовать. Вошел в хату партизан в пилотке со звездой, Ядя схватила пилотку, пристроила, лихо сдвинув, себе на голову и, показывая пальчиком на звезду, сказала:

— И чтоб зирка была!

На вопрос, зачем ей это, она ответила:

— Потом буду говорить, что я тоже партизанкой была. А разве я не партизанка?! — Она стала уже гордиться своим участием в наших партизанских делах.

А по сути так и было, эта польская крестьянка и ее муж уже стали партизанами. И я нарисовал Ядю как бойца: в пилотке со звездой. Портрет получился.

Прошло три недели, за которые было проведено три диверсии на железной дороге возле деревни Углы, и каждый раз староста исправно сообщал в полицию. Но когда мы опять пришли в Углы, старосты в живых не было. Его расстреляли после обыска, так как в сундуке немцы нашли портрет Яди. Ее тоже расстреляли как партизанку.

На меня смерть Яди произвела впечатление очень сильное, и до сих пор какой-то и виной лежит, и вместе с тем война изобиловала такими неожиданностями, непредвиденным.

После войны мама мне рассказала, как их соседа убил немец-постоялец. Сосед задержался у знакомых, а так как действовал комендантский час, остался у них ночевать. Утром, когда он вошел в дом, жена в шутку сказала: «Ах ты, партизан мой!» Немец выхватил «парабеллум» и убил его наповал, хотя сидел он за столом и завтракал тем, что приготовила хозяйка. В войне нельзя было ничем шутить, жизнь соткана была из ниток черных и белых.

Но об этой развязке в Углах я узнал только в феврале, а пока, передневав, наши отряды готовились к новому наступлению на железную дорогу.

* * *

Когда стемнело, меня вызвал Дубровский и дал задание:

— Пойдешь с Бульбой сопровождать первый отряд, нужно взорвать экскаватор возле разъезда.

Бульба — это кличка Степана Николаевича Шенки, он работает на железной дороге у немцев. Шенка, коренастый, небольшого роста, блондинистый, с зелеными глазами, говорит с акцентом западного белоруса. Дежурит Степан Николаевич через два дня на третий, вот и успевает сообщить в бригаду все нужные сведения и вовремя вернуться.

Долго петляем по лесу. Мы с Бульбой сидим в санках командира отряда, Степан Николаевич объясняет каждый бугор: где лучше залечь, где лучше укрыться, если немцы начнут бить со станции. Едем через перелески, начинается пурга, темно и зябко. Наконец подъехали к станции, вернее, к месту расположения отряда в бою, и залегли цепью на опушке леса. Вперед в темноту уходят минеры, чтобы заложить тол и взорвать экскаватор, который стоит на строительстве железнодорожного полотна. Томительно идут минуты…

Вдруг возвращаются подрывники, оказалось, мало тола, нужно взять еще, и закладывать придется заново. Рядом со мной лежит совсем юный партизан, шепотом спрашивает:

— Дядинька, а куды целить?

Объясняю, что после взрыва, если немцы пойдут на нас, в них и надо «целить». Проходит еще время… Удивительно, как мне везет на мальчишек, всегда в бою или в лагере возле меня крутится вот такой тринадцати-четырнадцатилетний партизан.

Внезапно на станции раздался сигнал тревоги, высыпали немцы, их много, как раз стоял эшелон на станции, и начали обстреливать из автоматов край леса, где мы лежали. Наверно, заметили наших подрывников. Прошло несколько минут, обстрел продолжался, а взрыва все нет. Значит, надо ползти и снова минировать. Только разведчики двинулись к полотну, как все озарилось и вздрогнула земля — ударил взрыв! Раздались крики команды у немцев, застрочили пулеметы. Мы ответили своим огнем. Мой партизан совсем прижался ко мне, но стреляет исправно, а у меня произошло нечто совсем невероятное: затвор винтовки развинтился и упал в снег; понимаю, нельзя ничем выдать своего волнения, начал кропотливо собирать затвор. Наконец собрал, но так увлекся этим делом, что не заметил, как все ушли и мы остались с напарником одни. Пробирались кустами, вокруг нас рвались разрывные пули, и казалось, что стреляют отовсюду. Наконец выбрались и нашли своих. Нашим пришлось отойти в лес.

Отряд возвращался в деревню, операция прошла очень удачно, у немцев много убитых, у нас — ни одного. В три часа ночи были уже дома, в Углах, и делились впечатлениями с бойцами третьего отряда.

Дневали в деревне, а ночью опять вышли к «железке», я был уже в отряде Мити Короленко. Бульба подвел к насыпи железной дороги возле моста, указал, где и сколько часовых, режим поездов: в час ночи пойдет эшелон из Германии, а через десять минут после западного идет через мост восточный.

Без десяти минут час сняли часовых, заложили мины на мосту и перед мостом, протянули шнуры. Рвануть решили, как только состав выйдет на мост. Ждать пришлось недолго. Огромной силы взрыв с черными клубами, языками пламени, летящими кусками железа оглушил нас — взорвался мост, и так подгадали, что паровоз уже не смог остановиться и рухнул в разрыв моста, произошло крушение. Наши пулеметы заработали, решетя вагоны, ружейная стрельба тонула в неистовстве длинных пулеметных очередей. Со станции заработал крупнокалиберный пулемет, нам пришлось перемещаться. Но вот прокатилось: «Ура-а!..» — и все бросились в атаку на состав. Немцы пришли в себя и начали отстреливаться, но взрывы гранат и огонь были так сильны, что им пришлось отходить. И уже подходил эшелон с востока. Паровоз остановился в нескольких метрах от взорванного моста. Эшелон обстреляли из пулеметов, но он молчал — ни одного ответного выстрела. Короленко отправил подрывников взорвать паровоз. Вдогонку послал Пацея Петра с пятидесятикилограммовой авиабомбой.

Увязая в снегу, держа в руках огромную бомбу, бежит Петро к насыпи, навстречу проскакивают подрывники от паровоза, и в темноте различает Петро немцев — идут, рассыпавшись цепью, и тихо командует офицер: «Шнэль, шнэль, партизан кляйн групп»{30}. Петро отбросил бомбу и кинулся к кустам, ограждавшим полотно железной дороги. Роста он был огромного, навалился пробиться между елочками, винтовка, перекинутая через плечо, спружинила, и ельник, стоящий густой стеной, отбросил его назад, к немцам. Его схватили. Но он вырвался и уже пополз, нырнув вниз, под елки. Немцы не успели его снова схватить, а стрелять они не могли, чтобы не обнаружить себя.

Короленко был вне себя от досады — паровоз не взорвали, тол побросали! Перед ним стоят два парня, он шепотом им говорит:

— Тол должен быть взорван или принесен сюда. Что его, немцам оставлять?! Я вас не видел. Принесете тол, доложите.

Два подрывника повернули назад. Только находчивость ребят помогла им выполнить задание. Немцы молча раскинулись цепью вдоль эшелона и наступали, подрывники просочились сквозь цепь, добрались до хвоста состава и под вагонами поползли вдоль поезда, у паровоза, под носом у немцев, пособирали толовые шашки и вернулись обратно, проделав путь опять под вагонами.