— Меня зовут Наташа, я учительница. В том, что вы разведчик, я сомневаюсь — у вас нет оружия и вы один, а в разведку идут всегда вдвоем. Но мне хочется вам помочь. Сейчас я должна идти, вы будете меня ждать на этом месте. Через два-три часа я буду возвращаться и помогу вам.

Догадываюсь, что она больше знает, чем я могу предположить. На этом мы расстались.

Перешел большак и только углубился в лес, дорогу преградил направленный на меня автомат. Я видел, что это наши люди, и сказал, что я партизан. Как видно, это были десантники. Начал просить их помочь — сделать заслон, а я перегоню коров, так как нельзя нам рисковать стадом, они соглашались и просили овцу за помощь, мы двигались по лесу в направлении стада. Вдруг их командир заметил Леньку на лошади, промелькнувшего в чаще. Моментально все изменилось, в затылок мне уперся ствол пистолета:

— А гад, на засаду навел!

Объяснять в таких случаях длинно и нельзя. Ругнулся и сказал спокойно:

— Что, мальчишку испугались, пастушонка? — За эти мгновенья они увидели еще коров, и ствол перестал давить в мой затылок. — Ни черта вы барана не получите!

Они уже смеялись и теперь сами просили показать им дорогу на Истопище, сославшись, что им надо уходить как можно скорее и потому помочь мне они не могут. Проводил их, показал дорогу, барана не дал.

Вернулся, опять доить надо, время подошло. Мы были голодны, но не до еды было. Когда смотришь — как это просто подоить корову, как она послушно стоит, все выглядит таким нехитрым, что, кажется, и ты тоже все это сможешь сделать. Теперь Леня подгонял и отгонял коров, а мы с Сергеем Ивановичем начали доить, доить прямо в траву, если то, что происходило, можно назвать этим словом; все ласковые слова были сказаны, чтобы коровы слушались; доили мы стоя, нас нещадно били хвостами по лицу. Для себя надоили в мою пилотку раз и другой. И опять подошло время, пора идти к дороге, на встречу с Наташей.

Наташа уже ждала, сидела в кювете, и не удивилась, что пришел, просто спросила: «Что с тобой?» Наверно, после дойки у меня был вид не очень боевой. Когда рассказал, смеялась и жалела, и сразу у нас начался разговор открытый, она тоже поверила мне. Я ей много рассказал о себе и узнал от нее, что она легализованная разведчица нашей бригады. Она сказала, где бригада и что сейчас как раз время перегонять стадо через дорогу, от Лепеля никого нет, а отсюда, из Чашников, уже не пойдут.

Расстались мы с Наташей как самые лучшие друзья, до встречи, после которой так трагически оборвется ее жизнь.

Солнце светило на закат, мы гнали скот и уже знали, что идти надо на Антуново. Так мы узнали новое место нашего лагеря.

Теперь уже меня посадили на лошадь, так как я вымотался и растер ногу. Стадо шло тоже измученное долгим переходом. Было совсем темно, когда мы вошли в березовую аллею старой дороги на Антуново. Внезапно нас остановил часовой. Я ему рассказал что и как, он послал под-часка узнать, как с нами быть. Минут через десять прибежал подчасок, сказал, чтобы нас пропустили. Мы пошли дальше. Опять я вел стадо, но уже внутренне подтянулся, было приятно сознавать, что у нас тут целая система охранения, у поста я заметил окоп с пулеметом, а потом той же ночью узнал, что это был временный пост, так как бригада остановилась в Антуново ненадолго, в пяти километрах от деревни уже строился скрытно лагерь, куда мы должны были перебраться.

Совсем ночью пришли в Антуново. Радость была у меня и партизан большая, второй раз как бы подарили стадо бригаде. Это много значило, предстояла зима, да и просто — обидно взять у немцев коров, а потом им же отдать. Дубровский сам меня благодарил: «Не думал, что ты такое сможешь…»

Покормила нас Бетта, хозяйка, и мы на полу заснули мертвым сном, и уже я не знал, было ли сном путешествие с коровами или сейчас я не спал… Перед глазами то песчаная дорога и на ней бороздка от шквореня и много-много следов раздвоенных копыт коровьих; то вдруг неотвратимо уставится на тебя глаз быка с низко наклоненной головой с огромным лбом и мощными рогами; все тело ломит, руки от доения ни согнуть, ни разогнуть; и без конца сюрчат струйки белого молока — бьются брызгами о зеленую траву и уходят в землю, в этом было что-то страшное, как, наверно, во всем в войне, когда все теряет свой нормальный ход и ты видишь горящие хлеб и дома, убитых детей на дороге.

* * *

Проснулись рано, но уже было светло, и на столе нас ожидали казанок горячей бульбы и глечик молока; хлеб свежий, еще горячий, на капустном листе испеченный, издавал ароматный запах, а в дверях стояла хозяйка в отсветах от огонька печи:

— Вставайте, пастухи-доярки, пора, он уж туман подымается.

Брызгала холодная вода на сонное тело, смывая сон. Сели за стол, и уходила от нас усталость.

Нужно было идти в лагерь.

Пройдя низину за деревней, вошел в темный еловый бор с огромными деревьями, к лагерю вела слабо наезженная дорога, оставленная прошедшей бригадой. Дальше пошли песчаные бугры с сосенками, покрытые то красновато-малиновым, то фиолетовым чидаром и зелеными листьями, тугими и маленькими, клюквы; когда вошел в этот сосновый лес с редкими березками, стало радостно, он никак не напоминал таинственного леса вначале. Еще километра три, и лес стал старше, сосны высоко вверху шумели ветками. Шел счастливый своим одиночеством, хотя и болели ноги, кругом то пурпур, то золото, зелень сосен и елей, казалось, и до войны такой красоты не видел.

Раздался оклик часового. Из землянки для поста вышло несколько партизан. Меня сразу направили в лагерь.

* * *

Многие части леса вокруг Антуново заливались весенними водами, а в других местах были просто болота, поэтому для лагеря было выбрано место на возвышенных песчаных островах с вековыми соснами и елями. Лес здесь никто и никогда не рубил, деревья падали, доживая свой век, и на их месте вырастали новые. Картина леса, в котором строился лагерь, представилась мне самой живописной. Красные кусты калины и рябины проглядывали кое-где среди мощных стволов, рядом начиналось болото с чахлым лесом, сухой травой и торчащими пнями. Отовсюду слышался стук топоров, где-то ковали железо, и запах дыма задерживался между деревьями.

Первое, что я увидел, — наскоро сложенное из бревен строение кузницы, возле него у горна кузнецы Царь и Передня ковали что-то. У Передни молоточек на длинной ручке весело позванивал, а у молодого партизана тяжелый молот ухал и рассыпал искры. В детстве я мог часами смотреть на кузнецов, и теперь мне тоже захотелось остановиться и посмотреть. Стоял пулемет, ему исправляли станину, лежали колеса, куски рельсов, ствол орудия… Меня удивило, как быстро партизаны обрастают хозяйством. Уже кузнецы знали, что я пригнал стадо, и были рады мне, это чувствовалось по их шуткам насчет шквореня, что так и немца могла бригада за собой привести.

Дальше между деревьями увидел длинные доски, положенные на бочки, по обе стороны девушки-партизанки резали капусту и квасили в бочках. Поздоровался, они кричат:

— Девчата, «доярка» пришла! Парирую: