попадания пулемётной пули, а рядом с ним едва заметная трещина идёт ещё ниже. Сантиметров на десять вниз.

А из главного помещения доносится очередной хлопок.

Саблин отрывается от разглядывания борта своей лодки:

— Вася, что там?

— Да хотели гранату ещё одну нам закинуть, — отвечает Ряжкин. — Но в окно не попали, наверно, из рогоза кидали, на улице взорвалась.

Та-та-та-та… Та-та-та-та…

Радист прочёсывает близлежащий рогоз в отместку.

А Денис, махнув перчаткой перед камерами Саблина, поднимает палец вверх: слышишь?

Прапорщик поначалу не может понять, к чему это он, но потом понимает:

— На крыше кто-то?

— Ага, топчется. Слышишь?

— Ты за водой главное следи, — говорит Аким, высвечивая нашлемными фонарями потолок и не находя там ничего опасного.

Вверху бетон, перекрытия без трещин и отверстий.

— Я слежу, — Денис хлопает по винтовке, что висит у него на плече. — Так с трещиной что делать?

На самом деле трещина не так уж и безобидна; не приведи Господь, если на ходу, на больших оборотах, перегруженная лодка возьмёт да развалится. Ну, даже и не развалится, а просто доползёт трещина до ватерлинии… И начнёт хлестать в лодку вода на ходу. Придётся её пастой замазывать. Ещё хватит ли пасты.

— Надо запаивать, — наконец произносит Аким. — Только делай всё побыстрее, а то эта сволочь начинает тут осваиваться.

Сам же он присаживается и осматривает дно лодки, там Денис уже закончил. В принципе нормально… Кусок алюминия лёг плотно, лампой дно нигде не «перегрето», лист нигде не повело. Но Аким сделал бы, конечно, по-другому. Вернее, сделает, когда вернётся в Болотную.

— А тут, — говорит Калмыков, указывая на трещину. — Просто положу пластину сверху и начну её «размазывать». Некрасиво будет, но сделаю быстро.

— Так и делай. Давай…

Саблин не договорил, из главного помещения снова доносится хлопок, на сей раз мощный.

— Вася, что там у тебя? — прапорщик идёт к товарищу, который в одиночку ведёт бой.

— Да это я их шуганул, — отвечает радист буднично, — снова под окно подобрались. Топтались тут рядом…

Саблин присаживается на колено, замирает, ждёт, когда осядет пыль, протирает камеры. Снова работает винтовка.

Та-та-та… Та-та-та…

И тогда он спрашивает:

— Вась? Убил кого-нибудь?

— Да хрен их знает, — отвечает Ряжкин. — вроде опять убежали. Не разглядел в пыли. И у той стены, — радист указывает на северную стену, — кто-то шоркается, мне его не достать. Не видно…

Саблин идёт к той стене и замирает, прислушивается, но ему снова мешает Василий:

Та-та-та… Та-таа…

Тем не менее он добирается до большой двери в северной стене, и отсюда уже отчётливо разбирает тихий скрежет, он идёт от окна.

От того самого окна, что уже разбито выстрелами и чей ставень серьёзно искорёжен. Аким снова слышит скрежет и заглядывает сверху в проём окна. Выглядывает из-за угла и видит…

Огромные подушки пальцев, они толще, чем у Саблина, раза в два, не меньше… Гигантская рука зацепила снизу погнутый ставень и пытается его отогнуть ещё больше — или вообще оторвать. Тянет с большим усилием, толстый броневой лист не поддаётся, но рука словно сама из стали… Вот откуда этот тихий скрежет был…

Достать пальцы из дробовика невозможно, и тогда Аким быстро выхватывает из кобуры на ремне армейский пистолет, дёргает затвор и сразу сверху вниз, в самые пальцы:

Пам… Пам… Пам… Пам…

Он удивляется тому, как ещё долго после первого его выстрела пальцы не исчезали из-под броневого листа; он успел расстрелять четыре патрона, прежде чем они убрались, и тут же прямо за стеной раздался низкий утробный длинный рык и сразу:

Бамс-с… Бамс-с…

Две тяжеленные пули пробивают бронеставень. И одна за другой бьют в противоположную стену помещения, выбивая крошки из бетона. Саблин кидается в сторону двери и за неё, к генератору, прячет пистолет, а следующая пуля из картечницы бьёт рядом с окном в стену, а за ней ещё одна, и на этот раз она с шумом пробивает бетон — ещё одна дыра в стене.

— Ишь, как они осерчали, — Вася Ряжкин от греха подальше укладывается на пол у западной стены.

А Аким, чуть продвинувшись к углу помещения, добирается до бойницы и выглядывает в неё, подведя правую камеру к прорези в крышке.

Бамс-с… Ещё одна пуля пробивает ставень. Бамс-с…

И становится еще светлее, несмотря на клубы пыли в помещении, — это значит, с ещё одного окна сбита защита. И в него сразу залетает очередная граната.

Пуфф…

Ещё больше пыли и дыма, но Аким разглядел через щель…

Это разведчик, он у акации маячит туда-сюда, болтается, на месте не стоит. Одной лапой он придерживает свой уродливый автомат, а другими… Двумя передними папами управляется с очередной гранатой, срывает с неё чеку… Саблин торопится, чтобы враг не выскочил из зоны видимости… Открывает бронещиток на бойнице, приклад к плечу, и, почти не целясь, стреляет…

Пах… Перезарядка… Пах…

Второй патрон он потратил зря… Кажется, первая порция картечи задела разведчика, и он тут же скрылся из зоны видимости, но гранатка его в окошко к казакам всё-таки влетела.

Пуфф…

Аким чувствует, как один осколок щёлкает ему прямо в забрало.

Ещё больше дыма и пыли в помещении, в окнах уже нет ни одного стекла, вся старая мебель, что была тут, ножки от стульев, какая-то посуда — всё разбросано по полу, перевёрнуто. И сколько ни убеждай себя, что эти гранаты рассчитаны лишь на незащищённые цели, что тяжёлой броне они серьёзного урона нанести не могут, всё равно он ловит себя на чувстве, что хочется ему убраться туда, в тёмный проём к Денису, или хотя бы в смежную комнатёнку с кухней и кроватями. Вот только делать этого ну никак нельзя, окна — это незащищённые проёмы; может быть, солдат