– И это все вы затеяли из-за Филомены? – спросил Гордон заплетающимся языком. – Из-за этой бесплодной несчастной суки?

– С помощью этого ножа я вырву ответ у тебя из горла, а потом прикончу, – пообещал Лиам грозно. – Где она?

Выцветший халат висел у Бенчли на плечах, брюки были расстегнуты, но не спущены. Над ними навис живот, распухший от слишком частого употребления эля и других излишеств.

– Ее здесь нет.

Гордон, спотыкаясь, вернулся к кушетке и вцепился в нее, как будто это была единственная его опора против трех страшных мужчин, окруживших его и темноглазую дрожащую женщину.

– Я приказал мужикам, которых нанял отец, отвезти ее обратно в клинику.

Лиам стал надвигаться на него, готовый убить, а потом бежать в клинику, но тут закричала проститутка. Видимо, она наконец пришла в себя и застегнула блузку, спрятав грудь.

– Не трогайте меня, – стала она умолять, – отпустите, я ничего не видела и никому не скажу!

Дориан достал из кармана монету, положил в руку женщины:

– Лети-ка ты отсюда, птичка, – приказал он тихо. – И если я услышу, что ты чирикаешь…

– Все знают, что не стоит петь о Черном сердце из Бен-Мора.

Женщина зажала в руке монету и даже не стала искать свои туфли, а бросилась бежать так быстро, как только позволяли ей ноги. И как тень исчезла в ночи.

Лиам единственной здоровой рукой схватил виконта за отворот халата и поставил на ноги:

– Зачем же ты схватил ее, если тут же отправил в клинику?

– Потому что она моя. Она моя жена, и пока я жив, она принадлежит мне. Она должна заплатить за то, что сделала. Я сдеру с нее шкуру, если нужно будет, но она больше никогда не опозорит и не унизит мою семью.

– Твоя семья сама себя опозорила, ей в этом не нужна ничья помощь, – мрачно заметил Арджент.

Лиам схватил его еще крепче, потому что пока не понимал всю жестокость этого маленького человечка:

– Если ты ее не любил, зачем тогда на ней женился?

Гордон явно не понял, что имел в виду Лиам, ему показалось, что в этом вопросе для него кроется надежда.

– Сначала она мне очень нравилась, – признался он. – Она происходит из семьи сельского джентльмена. Мой отец сказал, что это хорошая порода для размножения. Женщины с такими бедрами созданы, чтобы рожать сыновей, но Филомена ни разу даже не зачала.

Ужасная ревность вскипела в груди Лиама, и он уронил виконта на кушетку, боясь, что убьет его голыми руками. Но Гордон понял это, как жест милосердия, и его язык развязался.

– Она была такая мягкая, такая неиспорченная, такая покладистая и послушная, не то что жадные лондонские дебютантки. Филомена была хорошей. Такой бесконечно доброй и оптимистичной. Сначала она показалось мне очаровательной, но потом я просто возненавидел ее за это.

У Лиама каждый мускул, каждая капля крови стремилась к действию, он жаждал переломать этому негодяю все кости. Причем медленно.

– Спокойно, – тихо произнес Арджент.

Отвернувшись, Лиам начал дрожать, настолько сильные эмоции его обуревали.

– Вы в нее влюбились, так что ли, Рейвенкрофт? – угадал лорд Бенчли.

Лиам промолчал, боясь выдать всю силу своих чувств.

– Демон-горец, она заставила вас захотеть стать лучше, правда ведь? – произнес Бенчли с жалким отвращением. – Она глядела на вас такими большими глазами, и вы видели в них все свои слабости, все недостатки? Я себя начинал ненавидеть, когда она смотрела на меня такими глазами, будто я разочаровал ее. Будто она все еще верила, что я могу измениться к лучшему, надеялась, что я стану хорошим человеком. Тогда я стал разрушать эту надежду, и получал от этого удовольствие.

– Но она никогда не была сумасшедшей, – твердо сказал Лиам.

Он все еще не мог смотреть на этого человека спокойно, он хотел его убить. Пропасть перед ним все росла, гуманность покинула его, и он намеревался покончить с этим. Лиам прекрасно понимал, что имел в виду виконт. Он сам видел в глазах Филомены своего демона и хотел его изгнать. Ради нее.

Она тоже хотела, чтобы он изменился к лучшему… и он полюбил ее за это.

– Она была очень милой, но своевольной. Ее отец, старый дурак, дал ей образование неизвестно зачем, и она нуждалась в исправлении. Поэтому я отправил ее в клинику. Она стала слишком эксцентричной, хотя, бог свидетель, я старался ее угомонить.

– Ты же ее избивал. – Лиам старался, чтобы в голосе не чувствовалось злость.

– Вначале я бил ее, только когда она нуждалась в коррекции. – Гордон продолжал плотоядно, будто в комнате вместе с ним присутствовали люди, разделявшие его взгляды. – Иногда приходится бить спаниелей, чтобы научить их уму-разуму. Так же и с женами. Но после ее последней выходки я решил, ей нужна более твердая рука. Я дам ей такой урок, какой она никогда не забудет.

Теперь Лиам услышал достаточно. Каждое слово жгло ему сердце кислотой. Перед ним вставали образы один страшнее другого.

Он полагал, что знает, какой бывает ярость, – это неконтролируемая жажда насилия и крови. В прошлом ярость окрашивала весь мир в темно-красный цвет, полыхала огнем во всем теле, пока кожа не начинала гореть, как будто от соприкосновения с расплавленной сталью.

Но то, что он чувствовал по отношению к Гордону Сент-Винсенту, было совсем не похоже на такую ярость. Оно напоминало черную ледяную пропасть, расчетливый блестящий ледяной осколок адской ненависти, впившийся в душу. А душа жаждала преступления.

Внезапно он сломался и коленом навалился на грудь виконта, опрокинул его на кушетку и ударил кулаком прямо в нос, разбив его до неузнаваемости.

Его демон наслаждался звуком ломающейся кости и хряща под напором кулака. Виконт издавал полузадушенные крики боли, кровь потоком полилась на халат.

– Она вовсе не в Белль-Глен, Лиам, – тихо сказал Дориан, стоя рядом с кушеткой. – Я уничтожил этот свинарник в тот день, когда помог Филомене бежать. Я много сделал для освобождения твоей гувернантки, будучи служителем короны. Теперь она в безопасности в моем доме вместе с Фарой и Милли.

Лиам обернул свой гнев на брата:

– Почему ты заставил меня поверить, что она в опасности? Что же ты за человек такой?

– Я человек, который построил свое состояние, всю свою жизнь на тайне. Который создал себе имя на лжи, чтобы наш отец не попробовал убить меня снова. – Дориан говорил тихо, и его здоровый глаз горел темным пламенем. – Лиам, нас связывает кровь Маккензи, но не доверие. Во всяком случае, пока. Я не был уверен, что ты не обратишь свой знаменитый гнев на Филомену. Она и так настрадалась. Ты должен был услышать правду о невыносимых условиях, в которых она жила, от человека, который ее мучил. Меня ты знаешь недостаточно хорошо, чтобы мне верить, и я понимал, что тебе будет трудно поверить ей.