был другом Эваристо Каррьего, который часто повторял одну и ту же фразу: «В ту ночь, когда меня открыл Марсело дель Масо». Марсело дель Масо опубликовал – в те годы, когда праздновалось Столетие независимости, – книгу под названием «Побежденные». Эта книга – сборник рассказов, но не в нынешнем смысле слова, – кажется, сейчас мы ожидаем от рассказа начала, середины и конца; в те времена их скорее бы назвали «этюдами». В конце книги было несколько стихов, одно стихотворение – кажется, я его помню – называлось «Триптих о танго». Написано, кажется, в 1908 году. И звучит оно так… Я помню первую часть наизусть. «Танцоры танго»:

     Это танго сыграло для них четкий ритм ожиданья,

     и они, словно змеи, сплелись в сладострастных клубах,

     их дождем омывали восторженные восклицанья,

     и они расцвели в этом зале, как в дивных садах.

     «Где ты, дочка?» – спросил куманек еле слышно, одними

      губами,

     и, бесстыдно прогнувшись, она отвечала: «Лови!» —

     загорелась сама и взметнулась на нем, точно пламя,

     сотрясая до судорог это отребье любви.

«Отребье любви», кажется, идеально подходит для куманька.

     А потом повороты пошли, обезумели скрипки,

     флейта вывела ноты, которых никто никогда не писал,

     но все двигались в такт, не спеша, без единой ошибки,

     так же плавно и томно он в танце ее целовал.

А потом:

     Ритм – и лихость, и страсть заставляли их двигаться вместе,

     на подушке волос колыхаться щекою к щеке, Три руки на плечах – так в те дни танцевали в предместьях, и на талии стройной рука в самом прочном замке.

А потом, уже в завершение «Триптиха», один из куманьков убивает женщину, женщину, которая была ему неверна и носила значимое прозвище «Овечка».

И потом Масо рассказывает:

     Сделав черное дело, убивец дворами помчался.

И потом:

     После танго дурман отпустил – но дурман алкоголя

      держался.

То есть мужчины одобрили убийство, совершенное злодеем. И это Масо писал незадолго перед Столетием. Он описывал современные события, хорошо ему знакомые. И вы, вероятно, отметили, что чуть раньше он говорил: «Обезумели скрипки, флейта вывела ноты, которых никто никогда не писал», а в другой части «Триптиха» Масо упоминает пианино, и вот, таким образом, перед нами три изначальных инструмента: пианино, флейта и скрипка.

Но все-таки, если танго являлось танцем предместий, стало быть, в нем должен присутствовать и инструмент, который звучал во всех корралях Буэнос-Айреса… Это должен быть самый народный из инструментов, то есть гитара. Однако же гитара приходит много позднее – или не приходит вообще. И думаю, через несколько лет, в районе Альмагро, я так полагаю, добавляется еще и бандонеон, инструмент немецкого происхождения.

Этот аргумент мне кажется убедительным: у нас есть плохие дома и у нас есть инструменты. Пианино, флейта и скрипка – они вовсе не народные, и средства для их приобретения превосходят финансовые возможности куманьков из конвентильо. Ластра в уже упомянутой мною книге «Воспоминания о девятисотых» даже утверждает, что танго никогда не танцевали во дворах конвентильо, что подтверждается стихотворением Каррьего «Свадьба», это одно из его последних стихотворений. В нем поэт описывает свадебное гуляние в конвентильо. Там выведен дядя невесты, и этот дядя почти оскорбленно заявляет, что нельзя допускать «корте», то есть танцев с резкими разворотами: «Никаких разворотов, пусть даже и в шутку». И ему вторит молодой парень, друг дома:

                             …пусть меня сволокут

                              хоть обратно под суд,

                              все одно топором рассеку

                              я нахалу башку!

А кто-то еще говорит: «Как угодно пусть выглядит дом, только чтобы достойно».

Это значит, что в народе танго поначалу отвергали – отвергали потому, что знали о его бесстыдном происхождении. И этим объясняется виденная мною много раз картина, я наблюдал это ребенком в начале века, в Палермо, а много позже видел на углах улицы Боэдо, перед Второй диктатурой. Я имею в виду, что видел, как танго танцуют мужские пары – например, мясник с извозчиком, нередко и с гвоздикой за ухом, – мужчины танцевали танго под звуки шарманки. Так происходило оттого, что женщины из их района знали о бесстыдных истоках танго и не желали его танцевать. А еще – об этом в своей книге о танго пишут братья Батес – еще были дома, один из них назывался «Сеть» (кажется, он размещался на улице Дефенса), особые дома, чтобы танцевать танго. И там мужчины танцевали с мужчинами. Иногда танцевали в домах, которые не являлись «дурными домами» в точном смысле, – они были, скажем, преддверием таких домов. Среди самых прославленных мест назову кондитерскую Хансена, «Таверну», «Велодром» и еще два дома, где собирались куманьки и хулиганы. Один из домов стоял на улице Чили рядом с проспектом Энтре-Риос; другой дом прославился тем, что дал название знаменитому танго – то был танцевальный дом для куманьков, для хулиганов и для «женщин жизни», располагался он на улице Родригес-Пенья; наверное, это один из тех старых домов, что до сих пор остались в этом квартале: улица Родригес-Пенья, между Лавалье и Коррьентес.

А если вам требуются еще доказательства помимо приведенных, то вот они, четыре строчки Эваристо Каррьего, который описывал современность, не имел причин и не мог соврать. Каррьего пишет:

                       Добрый люд восхищенно и метко

                       неприличные сыплет остроты:

                       два красавца под танго «Брюнетка»

                       крутят резкие повороты.

Иными словами, двое мужчин. А мой дядя-моряк, в юности бесшабашный гуляка, говорил, что однажды он с группой кадетов отправился в знаменитый в то время конвентильо со значимым названием «Четыре ветра», на улице Лас-Эрас. «Четыре ветра» – это предполагает большие дворы, «большие дворы, где гуляют ветра», как пишет Сильвина Окампо в замечательном стихотворении, посвященном Буэнос-Айресу. И вот там-то один из кадетов вознамерился танцевать корте, и люди из конвентильо, простые жильцы конвентильо, выставили его вон. То есть на самом деле все было совсем не так, как в сентиментальной истории, которую создали для нас фильмы: народ не создавал танго, народ не навязывал танго высшим слоям. Все происходило как раз наоборот. Корни у танго действительно неприличные. А потом молодые задиры – ребята при оружии или при кулаках (именно они стали первыми аргентинскими боксерами) – привезли танго в Париж. И после того как