– Тебе кого лучше под кустом тискать – бабу или мужика?

Свара только хрюкнул в ответ недоуменно, хотя и был наслышан про нравы в полуденных странах.

– Поэтому они для тебя и лучшая половина, – пояснил Иван. – А мы для них.

Тем разговор и кончился, даже отъезд Свары не уменьшил физической нагрузки, поскольку тренировки с ним просто перенеслись на новое место. А упомянутые взгляды продолжали ощутимо обжигать ему спину, не вызывая ответной реакции. А что тут поделаешь? Вечером его воевода гоняет в доспехе до изнеможения. Не успеешь провалиться в сон, как тут же приходится вставать и в полной выкладке бежать в Сосновку и Болотное. А там обучение рукопашному бою новоявленных ратников и занятия со Сварой. Хорошо хоть, что обучение дружинников владению мечом удалось спихнуть на него, а то пришлось бы позориться самому. Так что учились в новых поселениях отнюдь не только дети. До обеда – отроки, после – бородатые охотники, иной раз старше своего учителя. Свара выбирал чем-то приглянувшихся ему ратников и остаток дня проводил с ними, тупя деревянный меч об их многострадальные головы, прикрытые шлемами, и оттачивая на них свое недоброе остроумие, от чего уже защиты не было. Остальных дружинных полусотник забирал с собой в лес и устраивал им командно-штабные игры. Точнее, делил напополам и давал одной половине задачу овладеть той или иной точкой местности, которая могла находиться в зависимости от фантазий командира либо в чащобе, либо на крыше строящегося дома в новой веси. Другие же должны были либо защищать оную местность, либо мешать атакующим, ставя им препоны по дороге. Такие игрища привлекали нешуточное внимание подростков, по крайней мере, ближе к вечеру, когда многие освобождались от работы и «школьных» уроков Свары. Чуть выползая из болота, через некоторое время отроки уже вприпрыжку облепляли место действия, иной раз игнорируя требования родителей помогать по хозяйству.

Это пару раз даже приводило к небольшому непониманию между Иваном и жителями веси. Полусотник пытался вступиться за пацанов, которым чересчур сильно, по его мнению, доставалось от разгневанных отцов. Ну дал подзатыльник, ну за ухо отвел домой, но бить зачем смертным боем? Однако обычно почтительные с ним отцы семейств так недоуменно таращились и огрызались на него, что он предпочитал отходить и помалкивать. Только чуть позже Свара растолковал ему ситуацию, уже привыкнув, что его ученик иной раз не понимает простейших вещей. Оказывается, главы семей вправе и убить непослушного отрока, если тот, не дай бог, огрызнется: дети полностью в их власти. Пожурить пожурят потом за такое в общине, но фатального наказания за это не будет. И о том, чтобы позволить в семейные дела вмешаться постороннему, речи не было совсем – это просто выходило за все рамки местных представлений. Иван только покачал головой, оценивая патриархальные нравы, но больше перечить в таких ситуациях не стал. Что уж тут поделаешь, леность в молодости действительно в эти времена могла привести к печальным последствиям. Он после объяснений даже стал гонять остановившихся поглазеть подростков, стараясь спровадить их быстрее домой. Однако если те клятвенно заверяли его, словами или жестами, что их отпустили на «войнушку», то полусотник сразу привлекал их к «боевым действиям», рассылая в разные стороны и заставляя смотреть со стороны на промашки бородатых дружинников. А таких промашек становилось все меньше. Конечно, мечом многие из них владели с грехом пополам, не дотягивая даже до своего командира, но уж в плане скрадывания и владения луком могли дать фору даже любому из переяславских дружинников.

– Охотники, едрен батон, – только и произносил полусотник, вздрагивая, когда кто-то из них безмолвной тенью выходил из-за спины.

Однако учения подходили к концу, и Иван опять брал ноги в руки и бегом отправлялся в Переяславку, навстречу новым мучениям, на этот раз от воеводы.

Вот в такой момент беззаботной жизни, начавшийся с многократного натягивания лука для разминки и законченный пробными выстрелами в бревна тына над головами копошившихся там кур, и зашел Пычей.

– Наконец-то, – еще раз повторил Иван, обернувшись к воеводе. – Дождались. Я уж думал, что Николай меня съест скоро…

– Дождались, – подтвердил тот. – Когда, Пычей, сказываешь, придут они?

– Утром, старейшины и старшие у воев. А… вы ждали? – недоуменно вопросил староста.

– А як же, – состроил всезнающую физиономию воевода, подмигнув полусотнику.

– А кузнец при чем тут? – продолжал свой спрос Пычей.

– Дык… уголь нужен ему, не справляемся в нужных количествах сами жечь, – рассмеялся Иван.

– А-а-а… Токмо не сбираются они под вас идти, хотя и шатается под ними власть. Знахарки нет более, родичей видят токмо тайком, поля убирать некому… Да и новая весь, добрые дома, очередная добыча людей мутит, – покачал головой отяцкий предводитель, перечисляя причины смуты.

– Под нас, Пычей, под нас… – наморщил нос воевода. – Что скажешь, Иван, пора уже Пычею дело стоящее поручить?

– Самое время, воевода. Сосновка ему мала, от промышленности… тьфу, от железного дела и сопутствующих работ он отказался, мол, не понимает он ничего. Пришлось Фросе поручить… будто она что соображает в тех делах. Там руководить надо, а для понимания Николай есть, остальным ему заниматься пока некогда. Пусть тогда укрепляет обороноспос… внешние укрепления строит и шефство над верхними отяками берет. Только на конфликт со старейшинами идти не надо – исподволь власть их подтачивать нужно, чтобы народу ты милей был, чем они. Слушай сюда, Пычей…

* * *

Старейшины пришли в парадном облачении. Светлые косоворотки со стоячим воротником, льняной халат с орнаментом, подпоясанный широким кожаным пояском, и штаны темно-фиолетового цвета, заправленные в сапоги. Такой сочный оттенок получали, как потом выяснилось у Пычея, используя ягоды ежевики и кору дуба с дубителем, и нещадно им гордились. Приняты они были со всеми церемониями. Горница, где ночевало воинское начальство, была выметена и вымыта до блеска, на пол постлали неказистые разноцветные половички, которые достали из глубин того же сундука, где Иван разживался овчиной для ночевки. Даже двор был подметен, отчего клубы пыли поутру накрыли с головой скотину, выгоняемую на выпас, и так ближе к воротам бредущую по колено в сером мареве.

Подошедшие гости по очереди получали чарку с хмельным медом, от которой сперва отказывались и отдавали хозяину, просили выпить прежде них. Воевода прикладывался и передавал мед обратно. После этого отяцкий старейшина или воин чарку опрокидывал в себя, а Трофим Игнатьич кланялся ему. Не до земли, даже не в пояс, но достаточно глубоко, чтобы показать вежество, намекнув при этом, что воевода стоит ступенькой выше. В ответ же от гостей получал поклон поясной. Раскланявшись со всеми, Трофим Игнатьич разрезал вынесенный Агафьей хлеб и стал вместе с солью подавать гостям. А после того, как те его вкусили, пригласил всех в дом. По очереди все проходили через клеть в горницу, где православные осеняли себя крестным знаменем, повернувшись на образа, и рассаживались там, куда указывал хозяин. А тот указал полусотнику справа от себя, Пычею слева, далее же очередность шла в зависимости от возраста, вперемешку рассаживались и отяцкие старейшины с Радимиром, и воины обоих народов. Девять человек от одной стороны и пятеро от другой, пришедшей мириться. Неполные полтора десятка, решавшие, как жить далее. А решать было что. Сперва, конечно, ради соблюдения традиций отведали горячих блюд, произнесли славословия друг другу, но потом, неожиданно для всех, взял речь отяцкий старейшина среднего гурта, Чорыг. Тот, из-за чьих излишних усердий якобы и заварилась вся каша разделения родов.