Людишкам же тем знатным нет резона себя перед Рюриковичами показывать да живой товар к досмотру предъявлять. И суздальский, да и новгородский князь такого не позволят… В обход них, гхм-м… Но тут еще один путь вырисовывается – волок из Шексны в Сухону. Далее через речку Юг и волоком же в Ветлугу. Во как… Можно, правда, и в Вятку сунуться, но там густо черемисы, отяки, иные данники булгарские обитают, нарвешься еще ненароком – приструнить могут. А на Ветлуге… Те же черемисы в основном в верховьях живут, выше волока, ниже только их мелкие поселения разбросаны, так что… Никакого досмотра от князей или кого другого от самого Новгорода. Хоть сразу оттуда вези, хоть чудь по пути за косы на ушкуи затаскивай. Зато ниже по течению мы во всей красе… Сковырнуть они нас захотят. Походя или ради отмщения… При любом раскладе.

– Так… – постучал пальцами по столешнице Пычей. – Делать-то нам что теперича?

– Об этом и речь… – проснулся наконец воевода. – Есть у кого сказать что?

Продолжительную тишину, установившуюся в комнате, нарушило басовитое жужжание мухи. Она успела совершить круг почета над столом, пока не была поймана в кулак воеводой и брезгливо сброшена на пол.

– А нет слов иных, так мы с полусотником берем два десятка с собой, подарков воз да плывем к черемисам… Как ты баял, полусотник? Дружбу дружить против новгородцев? Ха… – коротко и горестно засмеялся Трофим Игнатьич.

Спазмом сжалось горло, дрогнуло в гримасе лицо, а зрачки суматошно забегали под закрытыми веками… Высыпавшая у висков мелким бисером испарина стала собираться крупными каплями… Крик, разбившись изнутри о плотно сжатые челюсти, переродился в еле слышный стон. Глаза открылись, осознание окончившегося ночного кошмара заставило тело приподняться на локте, а голову мотнуться из стороны в сторону, сгоняя остатки сна.

Вокруг стояла тишина, которую нарушал только мерный плеск воды о деревянную обшивку лодьи, вытащенной носом на речной берег. Иной раз корма корабля покачивалась, отзываясь на особо сильные порывы ветра. В эти моменты хозяин воздушных просторов нагонял на нее волну и разгонял рваными клочьями туман, скопившийся над водной гладью, засовывая его обрывки под прибрежные кусты тальника. Однако спустя мгновение его шаловливые ручонки успокаивались, и непроницаемая белесая вуаль опять сползала в речное русло, прикрывая от любопытных глаз любое движение на его поверхности.

Протерев глаза, полусотник пробрался меж спящих вповалку тел и выскользнул из-под набухшего влагой тента, натянутого поверх большей части судна. Потянувшись, спрыгнул на прибрежный песок, успев кивнуть дозорному, который вслушивался в ночной сумрак, подернутый отблесками скорого рассвета, опершись спиной на задранный нос судна.

«Сегодня ночью еще выспался, – мысленно проворчал себе Иван, плеща на лицо пригоршню зачерпнутой речной воды. – Однако если так пойдет дальше, то закончится все психушкой или, за отсутствием тут упомянутого учреждения, стану местным юродивым. Это же надо, никогда вроде не отличался повышенной впечатлительностью, а так прижало…»

Всю последнюю неделю полусотнику снились лица казненных им новгородцев, отчего он вскакивал после полуночи и остаток времени, предназначенного на сон, возился на лавке, неожиданно становившейся жесткой и неудобной. Не помогали ни усиленные вечерние тренировки, когда он от изнеможения еле затаскивал свое тело в дружинную избу, лишь силком заставляя себя перед этим ополоснуться, ни крепкий хмельной мед на ночь. Нет, засыпал-то он мгновенно, голова не успевала коснуться подложенной под нее руки. Однако каждую ночь сплошная вереница искаженных мукой лиц, что-то ему кричащих, срывала с него покров сна и заставляла все оставшееся до рассвета время проводить в бессонном бдении, сбивая в ком подложенную овчину. На пятый день раздосадованный его несобранностью воевода высказал ему все, что думает о его бесконечных промахах. А выслушав ответ и подивившись, что не заметил ночью его страданий, отправил в Сосновку к лекарям. Только там, разнежившись после массажа, который ему устроил Вячеслав, и напившись горячего взвара из каких-то душистых трав, Иван проспал до утра. Однако видения не ушли, и проснулся он опять в поту и с лихорадочно блестевшими глазами. В ответ на его молчаливый вопрос сидевший с самого рассвета около постели лекарь начал говорить, время от времени прищелкивая пальцами и раскачивая рукой:

– Читал я как-то в одной жел… популярной газетенке, что ученые нашли какую-то частицу, которая может нести в себе информационное поле человека. Полураспад ее составляет девять дней, а почти полный распад, э… есть у них какое-то стандартное исчисление типа девяноста процентов, так вот он происходит за сорок дней.

– И что, ты меня этими баснями собираешься кормить? Или… часом ты не ударился в религию? – хмыкнул Иван, почесав затылок.

– Я про то сказать хотел, что мысль… она ведь тоже материальна. Человек думает, а это значит, что его мозг что-то излучает. А кто-то большой и добрый, хм… может потом изучить его мысли и оценить поступки. Бог это или кто другой, не знаю, но возможность такая есть, – рассудительно проговорил Вячеслав, начиная наливать через тряпицу в закрывающийся берестяной туесок какой-то настой. – Как существует малая вероятность возможности, что иной мозг может остаточные сильные излучения после чьей-то смерти улавливать и… по ночам их осмысливать.

– Э-э-э… А… Да… – только и мог вымолвить Иван, обдумывая, не сошел ли его земляк с ума.

– Не сошел, не сошел… – в очередной раз проворчал лекарь, отвечая на невысказанный вопрос о своем здоровье. – Считай, что это психотерапия такая, на тебе отрабатываю. Чем еще лечить народ прикажешь – одними травами? Так вот, потом доложишь, на девятый или сороковой день тебя видения отпустят. Иди с Богом, настой на ночь принимай по большому глотку.

С тем больной и ушел, успев напоследок поведать сплетни о последних новостях из Переяславки. Сплетни, потому что сам за происходящими там событиями не успевал следить, лишь краем уха за вечерними разговорами узнавая, что происходит у него под боком. Начав же принимать по вечерам горьковатый настой, приготовленный Вячеславом, Иван стал высыпаться. Приходящие же под утро кошмары были, надо признать, достаточно легким ответом с небес на совершенный поступок…

* * *

Гулко хлопнул, разлетевшись брызгами, мелкий мокрый песок под ногами спрыгнувшего с носа лодьи воеводы, а чуть позже раздался и гомон просыпающейся дружины, выведя наконец Ивана из состояния задумчивости.

– Никак заснул ты на бережку, а? – Воевода пристроился рядом, ополаскивая лицо теплой поутру речной водой. – Вышел – сидит, не ворохнется… Уже добрых четверть часа.

– Ну уж четверть… Минут пять, если понимаешь, о чем я.

– Да уж запомнил все твои промежутки, глядючи на то чудо, что на руке ты носишь. Все равно долго… Знать, задумался о чем? Ништо на весла сядешь – разогреешься, мысли свои на место поставишь. Дружина из-под кустов да с лодьи выползает – мигом в путь тронемся.

– Это на голодный желудок?