– Душно здесь, – пожаловался Мамонтов, изобразив зевок. – Пожалуй, пора закругляться.

– С этими что? – Дядька в дорогом костюме бросил на пленников алчный взгляд, особо долго задержавшийся на Петре.

– Не гони пургу раньше времени, Черныш. Я приму решение утром. На свежую голову.

– Резонно, – согласился дядька, фамилия которого показалась Эльке какой-то собачьей. Но злобные огоньки в его глазах не погасли совсем, а просто притаились за полуопущенными веками. Глядя себе под ноги, он уточнил: – Этот сексуальный террорист… Рома… он тоже пусть утра дожидается?

– Нет! – воскликнул Мамонтов, колыхнувшись на скамейке с такой живостью, что она чудом устояла под этим напором. – Сходи-ка во двор, поинтересуйся, как у него самочувствие. Надеюсь, он получил полное удовлетворение, к которому стремился.

Черныш потрясся немного, изображая беззвучный смех, и спросил:

– Что с ним делать дальше?

– Там дров всяких полно возле сарайчика, – произнес Мамонтов безмятежно. – Пусть ребятки или Семеныча разбудят, или сами ручками поработают, мне это без разницы. Главное, чтобы они кол вытесали, а на него насадили Романа. Я позже поприсутствую. Это долгая будет история. Успею налюбоваться.

– Кол? – Черныш не придумал ничего умнее, чем снова затеять свои глубокомысленные переспрашивания.

– Ты ко мне эхом нанимался? – заревел Мамонтов так, что тут же начал задыхаться. – Попугаем арой? Говорящим какаду?.. Нет?.. Тогда бросай свою идиотскую манеру отвечать вопросами на вопрос!..

– Понято, Александр Викторович, – заторопился проштрафившийся Черныш. – Все будет сделано.

– Слава богу, – запыхтел Мамонтов, тяжело отдуваясь.

Когда он вновь нашел взглядом Эльку, ей захотелось накрыться шинелью с головой. Тот, кто выдумал байку про добродушный нрав толстяков, явно не был знаком с господином Мамонтовым. «Интересно, а как он обойдется с той девушкой из джипа, на которую напоролся Рома? – подумала она. – Ее счастье, что этой ночью будет изготовлен только один кол. Хотя, возможно, для бедняжки уже все позади. А очередной кол ожидает теперь тебя, Элечка. Одно неверное слово, фальшивая интонация, и…»

– Тебя как зовут?

Она вздрогнула, сообразив, что вопрос и мрачный взгляд адресованы лично ей, но взяла себя в руки и даже изобразила слабую улыбку:

– Я Эля… Элька.

– Имя какое-то козье! – поморщился Мамонтов.

Сохраняя на лице полуулыбку, она пожала плечами, едва не потеряв при этом наброшенную шинель:

– Можно звать меня Элеонорой.

– Еще чего! – Мамонтов фыркнул так, что по помещению прогулялся слабый ветерок. – Элеонора какая выискалась! Клеопатра губернского масштаба!

Черныш смешливо захрюкал. Петр предостерегающе бряцнул своими наручниками. Элька погасила улыбку и повернулась к жирному собеседнику в профиль – так было удобнее продемонстрировать возмущенно задранный нос.

– Мордаху не вороти! – посоветовал Мамонтов, тяжело поднимаясь со скамейки. Подойдя к пленнице вплотную, он навис над ней всей своей тушей. Когда он продолжил свою тираду, Эльке показалось, что голос доносится до нее из гулкой бочки. – Сейчас ты пойдешь со мной, побеседуем немного. Твой заступник пока что останется здесь… Черныш! – окликнул Мамонтов подручного, повысив голос. – Отстегнешь парня, закроешь и забудешь о его существовании до особого распоряжения. Уразумел? Только не вздумай опять переспрашивать, а не то я вместо тебя волнистого попугайчика заведу. Представляешь, насколько сократятся мои расходы?

Вскоре Элька была освобождена от наручников, цепко прихвачена мамонтовской лапищей за волосы и буквально выволочена из камеры в коридор. Поскольку вдеть руки в рукава шинели она не успела, а лишь кое-как набросила на плечи, все десять ее пальцев были заняты придерживанием расходящихся суконных пол, а мысли – поисками тех аргументов, которые должны были подарить ей спасение и свободу.

– Больно, наверное? – спросил Мамонтов с любопытством, направляя спутницу к лестнице, ведущей наверх. Каждый новый поворот сопровождался очередным рывком за спутанные пряди волос.

– Да уж не щекотно!

– Терпи, коза, а то мамой будешь! Ха! Ха!..

«Сам козел!» – эта достойная отповедь так и просилась на Элькин язык, но был не самый удобный момент для того, чтобы давать ему волю.

– Отпустите, я не собираюсь удирать, – сказала она как можно более убедительным тоном. – Мне просто нужно переговорить с вами наедине.

– Переговоришь, – пообещал Мамонтов. – А насчет того, что я тебя отпущу, рано загадывать.

Он уже тащил Эльку через огромный холл, вынуждая ее передвигаться в полусогнутом положении. Уж слишком рослой она была для него, а тут еще ботинки на десятисантиметровой подошве. Неловко оскальзываясь на мраморных плитах, Элька с горем пополам пересекла зал под любопытным взглядом охранника у двери, но на первой же ступеньке широченной лестницы сразу же споткнулась, рухнув на колени.

– Вставай! – Мамонтов брезгливо стряхнул с ладони оставшиеся на ней тонкие пряди волос и ухватил Эльку за воротник.

– Нога, – пожаловалась она.

– Если что-то серьезное, ампутируем, – пообещал Мамонтов.

Кажется, он в очередной раз попытался захохотать, но одышка помешала ему. Поэтому он просто двинулся наверх, волоча за собой шинель вместе с неуклюже барахтающейся Элькой.

– Что ты так цепляешься за свою половую тряпку? – пропыхтел он на ходу.

Элька, умудрившаяся не только подняться на ноги, но и сохранить на теле грубую накидку, сердито ответила:

– Не голой же мне вышагивать!

– Ты прежде всего не голая, а грязная! – нравоучительно заметил Мамонтов. – Чем ты занималась в этом вшивом бомжатнике?

– Тем же, чем и здесь. На привязи сидела.

– Доить тебя собирались, что ли? – шутку завершил надсадный кашель, отдаленно напоминающий смех.

– Резать! – уточнила Элька. – А потом пустить на шашлык!

– Ну?! – поразился Мамонтов. – Не перевелись, значит, людоеды на земле русской?

Преодолев лестницу, Мамонтов приостановился, отдуваясь.

– За муки земные тебе на том свете воздастся. А сейчас помоешься, и тебе дадут чистые шмотки, чтобы переоделась. Потом уже побеседуем. Вперед!

Сопя как допотопный паровоз, он опять повлек Эльку за собой, и, уловив в воздухе шлейф перегара, тянувшийся за мучителем, она немного успокоилась. Оказывается, Мамонтов был просто-напросто пьян, и в этом случае его глумливая жестокость относилась не к Эльке конкретно, а к человечеству в целом. Нужно было лишь не раздражать его понапрасну, а плести нить собственной интриги.

Ванная комната потрясла ее воображение. Она замерла на пороге, вбирая в себя весь блеск и сияние, разом бросившиеся ей в глаза, а прозрачный чан, напоминающий очертаниями створку исполинской раковины, и вовсе ошеломил ее до полного онемения.