– Еще бы, дорогой, просто до колик! И вы тоже можете со мной посмеяться. Дело в том, что я точно так же боюсь змей! Но вы правы, тут есть о чем подумать. А теперь вернемся к вашим планам. Вы разъезжаетесь по домам, не так ли?

– Мы собирались уехать завтра или послезавтра, но наши хозяева так настойчиво просят нас задержаться, что это показалось бы невежливым...

– А сами-то вы чего хотите, Морозини?

– Как можно скорее увидеть парк Монсо, а потом Венецию... Хотя я не уверен, что мои домашние желают того же. Вы позволите?

Альдо достал из кармана письмо Лизы, торопливо его распечатал, быстро пробежал, улыбнулся и снова спрятал в карман.

– Неужели смешное? – поинтересовался Адальбер.

– Скорее неожиданное. Госпожа Тиммерманс, похоже, завоевала там всех, начиная с моего тестя. Они только что вместе улетели в Брюссель все на том же чертовом самолете. Конечно, она беспокоится за свою дочь, сознание к ней вернулось, но общее состояние не улучшилось.

– Если вернулось сознание, то какого еще улучшения желает твоя Лиза?

– Улучшения здоровья. Агата смогла описать, что с ней произошло, но ей все так же плохо. Она потихоньку угасает...

– Она упоминала о фон Хагентале?

– Да, упомянула один-единственный раз, желая отвести от него любые подозрения. В то время, когда с ней случилось несчастье, он находился в Вене, она на этом настаивает. Она не желает видеть полицию. Просит, чтобы ей дали спокойно умереть.

– Невероятно! – воскликнул Адальбер. – А увидеться с Хагенталем она не хочет?

– Нет, не хочет. Когда ее спросили об этом, она потребовала зеркало, посмотрелась в него и категорически отказалась его принимать.

– Она так ужасно выглядит?

– Нет, как пишет Лиза со слов ее матери. Ничего непоправимого. Нет даже необходимости прибегать к услугам профессора Зендера, но в своем горячечном воображении она видит себя "изуродованной" и не желает принимать его "жалости".

Ланглуа отказало его знаменитое хладнокровие. Он встал и принялся расхаживать по кабинету.

– Черт бы меня побрал! Вы можете мне сказать, что такого необыкновенного в этом прохвосте не первой молодости?

– Даже не пытайтесь понять! – вздохнул Адальбер. – Это называется шарм, притягательность, колдовство. Если обратиться к истории великих соблазнителей, то сразу бросается в глаза, что все они не красавцы. Дон Жуан, Казанова, разумеется, не уроды, но и красотой особой не отличались. И вот поди ж ты! Какие списки побед за ними! Я уж не говорю о Лозене, он был малорослым и некрасивым. А маршал Ришелье? В восемьдесят лет он женился на девчушке, которой и восемнадцати не было, и ухитрялся ей изменять. Спорь не спорь, а ясно одно: Агата Вальдхаус, красивая и весьма экстравагантная женщина, тоже стала жертвой его чар. Она его любит и не желает предстать перед ним не во всеоружии.

– А рубин? Что с ним?

– О рубине Лиза ничего не пишет. Иногда мне кажется, что ей до смерти надоели все украшения, драгоценности, камни и прочее. О рубине нужно спросить Кледермана. Он им занят больше всех.

Ланглуа остановился перед Альдо.

– Может, спросите тестя, Морозини? Вы ведь, кажется, в большой дружбе?

– Но только не тогда, когда речь о камнях. Третий-то рубин у меня. Он сразу захочет заполучить его.

– Вас это огорчит?

– Как сказать! В общем, если это поможет вам и прекратит подвиги вышеозначенного персонажа...

– Спасибо! Еще один вопрос! По мнению Видаль-Пеликорна, сын фон Хагенталя обладает теми же способностями, что и отец. Это так?

– Нет. Он моложе, без всякого сомнения, красивее и обладает удивительным внешним сходством с Карлом Смелым. Для романтической души в нем гораздо больше обаяния, чем в его батюшке. Но много ли теперь романтических душ?

Серые глаза полицейского посмотрели прямо в глаза Альдо, и он не отвел взгляда, когда Ланглуа произнес:

– Ну, по крайней мере одна-то есть, так ведь?

– Да, возможно...

– Ну так увозите ваших дам в Париж как можно скорее! Пора расставаться с мечтами и возвращаться к действительности!

* * *

– Неужели вам в самом деле нужно уезжать? – огорчилась мадемуазель Клотильда. – А я так радовалась, что покажу вам наши красоты! Вы видели самую малость! А князь Морозини собирался вместе с моим братом изучать какие-то пещеры!

– Они не отказываются от этой мысли, но как-нибудь в другой раз, – ответила тетушка Амели, беря под руку милую хозяйку дома. – А теперь нам нужно как можно скорее попасть в Париж. Альдо спешит в Венецию, его там ждут, как манну небесную. Но я обещаю, что мы непременно приедем к вам еще. Ваше гостеприимство забыть невозможно!

– Правда?

Клотильда едва не расплакалась. Старая дама наклонилась и поцеловала ее.

– Вы еще сочтете нас навязчивыми!

– Быть такого не может!

– Не зарекайтесь. Вы еще не знакомы с семейством Альдо. У него трое чудесных детишек, но порой голова от них идет кругом. И еще жена, Лиза, она тоже хотела бы с вами познакомиться.

– Неужели? И какая же она?

– Очень красивая, любящая жена и заботливая мамочка... Иногда чуть-чуть слишком швейцарка. Но это только придает ей очарования. Так что мы не прощаемся. Мы говорим "до свидания", как поют американцы.

– Но мой дом так опустеет...

Слова мадемуазель Клотильды не были пустой светской любезностью, она искренне привязалась к своим нежданным гостям. К госпоже де Соммьер она испытывала симпатию, а к дю План-Крепен настоящую дружбу, восхищаясь ее многочисленными талантами. В обществе этой удивительной женщины время летело незаметно! А что касается неразлучников Альдо и Адальбера, Клотильда даже сказать не могла, кто ей больше пришелся по сердцу. И если быть честной, то не горевала она об одном только Юбере. Ей очень не нравился его своеобразный смех, обнажавший лошадиные зубы, она находила его злобным. Как-то на склоне дня она отважилась проследовать за ним до конца парка: профессор вышел к озеру, поднялся на вершину холма и, оборачиваясь последовательно на все четыре стороны света, издал что-то вроде военного клича. "Хэ-хок!" – кричал он, и у нее кровь заледенела в жилах. Она поделилась своими переживаниями с Адальбером – он казался ей самым добродушным в этом семействе – и услышала в ответ веселый смех.

– Не говорите, что ваш брат и словом не обмолвился об изысканиях профессора о кельтах. У себя в Шиноне он и сам считается немножко друидом.

– Как вы сказали? Друидом?

– Ну да! Их осталось на земле куда больше, чем нам кажется. А что до Юбера, то он не может спокойно видеть рощи, деревья, холмы, горы и бог знает что еще, чтобы в определенный день не пойти туда на закате солнца и не выкрикнуть старинный клич, призывающий к единению.