Когда танец закончился и Заметкин вел даму к столику, в ресторане вдруг послышался шумок и произошло некое замешательство. Но всю эту легкую панику перекрыл совершенно посторонний, однако очень знакомый и Губину и Заметкину крик:

— Ге-ор-ги-ий! Ты опять, а-а?! И с ке-ем!!.. Я же давно за тобой слежу, неужели ты этого не видишь?!

Сама Муза не появлялась. Видимо, ее кто-то удерживал, но за толпой этого не было видно. А крик ее раздался снова:

— И не стыдно тебе-е! Другие — как люди… Букварев!.. — и опять все смолкло.

Надя с любопытством высунула из толпы голову, но Заметкин заслонил ее спиной. Он видел, как раздраженными рывками поднимается из-за столика Губин, разыскивая взглядом жену, чтобы побыстрее принять какие-нибудь успокоительные меры, и как презрительно сузила глаза и хищно ощерилась готовая к обороне Аркадия. Но Заметкин никак не ожидал, что первой жертвой нападения окажется сам.

Его резко рванули за рукав пиджака, так что он покачнулся и шов треснул где-то у плеча.

— Вот кто виноват! — заорала ему в лицо невесть откуда взявшаяся Муза. — Вот такие холостые дружки женатых с пути сбивают! И дамочками обеспечивают!

Муза пыталась дотянуться до Нади, которая в ужасе прижала ладони к щекам и пятилась. Заметкин ухватил Музу за руки и с трудом повернул ее лицом к мужу. И Муза, забыв о нем и о Наде, пошла в атаку на столик.

Заметкин слышал звон стекла, какие-то глухие удары, возню, визг и успокаивающий возглас Губина: «Что ты, что ты, старушка!..» Протискиваясь сквозь толпу и увлекая за руку Надю, Заметкин оглянулся и увидел, как летит к люстрам безупречной расцветки галстук Губина…

Уже в вестибюле ресторана Заметкина начал разбирать смех, а на улице он захохотал во всю грудь, но Надя уцепилась за его рукав, прижалась щекой к плечу и умоляла помолчать.

— Какой ужас! Ой как гадко! — потрясенно шептала она. — Я не могу идти в общежитие к этой… бабе. Больше не могу. Я готова ее убить!

— Губин не стоит того, чтобы из-за него убивать… — сострил Заметкин, тут же понял свою бестактность, но Надя не обиделась.

— Я люблю только своего мужа, — горячо шептала она. — Мне надо к нему. Мне здесь больше нельзя.

— Я могу проводить, — предложил свои услуги Заметкин.

— Он не в городе. Он в каких-то Мокрецовских сопках.

Заметкин чуть не свистнул от удивления и глянул на Надю по-новому.

— Уж не Букварев ли ему фамилия? — спросил он с тревогой.

— Нет, Серебряков, прораб, Юрий, Юрочка.

А часа в два ночи Заметкина поднял звонок у дверей: заявился Губин.

— Это крах, старик! — сказал он. — Столько знакомых видело! Столько свидетелей! Я погиб. Такое дело не замять. Арка еще наболтает из ревности…

— Выкрутишься! Ты умеешь.

— Может, и сумел бы, но представь себе, не хочу. Гадости надоели. Сам себе надоел. Видимо, нельзя так больше. Надо решаться на какой-то шаг, чтобы начать все по новой…

— Рассуждаешь верно, да вряд ли у тебя получится. Старый сапог на новую колодку не натянешь.

— Нет. Пора. Иначе… Даже и не знаю, что будет иначе…

Друзья проговорили часов до семи, пока Губин не заторопился в институт, чтобы первым перехватить шефа у дверей.

Наде дали командировку в Мокрецовские сопки, и она решила ехать вместе с Заметкиным.

В ожидании оказии Заметкин позвонил в институт Губину.

— Вот какие метаморфозы, старина, — почти бодро ответил ему Губин. — Шеф все знает, пришлось перед ним объясняться. Но он человек, понял меня и выручил. Дал неделю отпуска за свой счет и посоветовал, чтобы я на время исчез с горизонта. И я на свои любезные лечу ближайшим самолетом к Скворцову. Без взрывников не вернусь. Так что ждите меня в сопках не дольше, чем через неделю. Муза в больнице с расстройством нервов. Ей и действительно надо успокоиться. Пожелай мне удачи, как и я вам. Привет и извинения Наде…

…— Во всем твоем рассказе ценно лишь то, что Губин полетел к Скворцову. Надо думать, они уже встретились, а Губин своего добьется, — сказал Букварев уже из-под одеяла. — А к моим в эти дни не заглядывал?

— Заходил. Жена твоя — прелесть. Шлет тебе наилучшие пожелания. Просила сообщить, в чем нуждаешься… Насчет бельишка и тому подобное. Тебя убивать надо за твое к ней отношение.

— Ты и в нее не влюбился ли за эти дни?

— Я раньше твоего в нее влюбился. Но она избрала тебя. Оттого я и не женат до сих пор.

— Ну и трепач ты все же!

— А ты сухарь и эгоист. Пропадет с тобой Люба.

— Не пропадет. Сейчас нам врозь побыть надо немножко. Полезно обоим. Я с ней, может, такой договор заключил. Но сейчас я о Губиных думаю… И о Музе. Спасать их надо.

— Губин себя спасет. Музу — врачи, надо думать. Но не получится у них до конца. Губин уж так забурился, что обратной дороги ему нету. И на пенсии будет подличать и бабничать. Хотя порывы к добру у него еще остались. Но скандал в ресторане — для него лишь очередной неприятный эпизод. Переживет, забудет — и снова за свое.

— Ну давай спать.

— Давай. Только я еще про Аркадию…

— И слушать не хочу! — обозлился Букварев.

— Слушай. Она вот тоже так влюбилась по молодости да по глупости в культурного и с положением мужика вроде тебя, много старше своих лет. Очаровал он ее и бросил, вернее, передал такому же дружку. И пошла Арка по рукам, как по волнам… И ведь до сих пор верит, что кого-то найдет и стреножит накрепко, навсегда… На тебя, между прочим, прицел держала. Это мне Надя попросту рассказала. Делились они меж собой.