Сбоку от ворот находится будка, в которой рядом с раскаленной печкой сидит дежурный, которого нисколько не волнует, что на улице на морозе стоят пленные, переминающиеся с ноги на ногу от холода. Здесь много колючей проволоки, и, когда минуешь эти ворота, у тебя остается мало надежды. Но может быть, такое настроение просто от усталости, говорим мы друг другу.

В бане все проходит как по маслу.

— А как в отношении остального? — спрашиваем мы.

— Вы можете не стричь волосы! — радует нас парикмахер.

— В школе вы наверняка сможете выдержать! — говорят нам военнопленные в белых рубашках, которые дежурят здесь.

Баня находится на территории лагеря. У школы имеется своя отдельная территория, отгороженная высоким забором из колючей проволоки от лагеря.

— Вам еще повезло! — говорит нам старший дежурный. — Обычно всех новеньких тщательно обыскивают!

Потом нас ведут в школу.

Мы проходим мимо длинного ряда выстроенных по-военному тележек с бочками. В них перевозят дерьмо. Бригада закутанных в лохмотья фигур. Венгры. Они молча бродят кругом. Это пленные. (Венгров в советский плен попало 513 766 чел., домой вернулось 459 011, 54 755 умерло в плену. — Ред.) Нет, они не имеют никакого отношения к школе.

И вот мы входим на территорию школы.

Нас ведут в довольно просторное помещение, в котором стоят двухэтажные кровати. Никаких сплошных нар, как в лагере.

— Вы — комната номер двадцать четыре! Корпус тринадцать! — говорит нам человек, который, видимо, должен информировать новеньких.

— Что такое корпус тринадцать? — спрашиваем мы.

Здесь у них сплошь незнакомые обозначения. Корпусами они называют двухэтажные дома, примерно дюжина которых относится к школе. Собственные часовые и посыльные, которые должны поочередно назначаться комнатами, называются дневальными.

Мы относимся к немецкому сектору. Наряду с ним имеется и австрийский сектор.

Над входом в один из корпусов красуется надпись на итальянском языке. На других корпусах видны надписи на испанском, венгерском, чешском языках. Да тут целый Интернационал.

Когда вскоре после прибытия нас отводят в столовую, мы получаем по семьсот пятьдесят граммов сладкой овсяной каши!

— При этом мы официально числимся на довольствии только с завтрашнего дня! — говорит Мартин, который взял на себя труд отнести на кухню несколько фунтов пшена, оставшиеся у нас после прибытия в школу. Он передал пшено со словами: «Вот наше довольствие!»

Но на кухне его не спросили: «И больше ничего? Мы должны вот этим два дня кормить двадцать четыре человека?!» Они лишь сказали: «Ну ладно, давай сюда!»

Овсяная каша была просто объедение!

— Так и должно быть! (В это самое время основное население СССР жило впроголодь. — Ред.)

В столовой стояли настоящие столы, на полу линолеум. Словно в казино, кругом сновали ординарцы в белых кителях и белых пилотках на голове. Они были похожи на старших официантов, когда забирали с грузового лифта подносы с наполненными мисками и разносили их по залу, балансируя между столами.

Правда, миски здесь тоже были изготовлены из консервной жести. Каждый носил свою ложку с собой. Но мы не просто носили ложки в кармане, как это делали простые пленные. Большинство из нас сшило себе из материи или даже из кожи футляр для ложки. Так было гораздо гигиеничнее.

— Постепенно все снова наладится! — считали мы.

Но самым красивым в столовой были деревянные лампы. Вырезанные из дерева и раскрашенные. Настоящие люстры с электрическими лампочками. Стены обшиты деревянными панелями.

Повсюду висят портреты.

— Кто это? — спрашивает меня Хайни Хольцер и показывает на портрет бородача, выполненный в манере туше.

— Это Маркс! — говорю я.

— А рядом с ним? — спрашивает Хайни Хольцер, который раньше был членом Коммунистической партии Германии.

— Ну, это же Энгельс! — отвечаю я.

— Так, следующих я знаю. Рядом с ним Тельман, а большие портреты — это Ленин и Сталин! — Хайни Хольцер думает, что на приемном экзамене они могут при случае спросить нас, кто изображен на этих портретах.

Да, да, мы пока находимся всего лишь в карантине. Возможно, занятия в школе начнутся не раньше чем через три недели. Прибыли еще далеко не все. Эта школа получает пополнение из всех лагерей Советского Союза. Наряду с московской антифашистской школой она единственная в своем роде. Так что мы очень важные персоны.

Каждый из нас намерен сделать все, что в его силах. Строгая дисциплина и выполнение заданий!

Мартин, которого мы выбрали старостой комнаты, возвращается с совещания у старосты немецкого сектора с предостережением:

— Кто будет не успевать, того отправят назад в лагерь еще до собеседования! И без того полно желающих учиться в школе!

Прежде всего, в корпусе нельзя курить. Кто хочет курить, выходит на улицу в специальное место для курения перед корпусом. Окурки следует выбрасывать в предусмотренную для этого бочку.

На улице дует сильный ветер.

Но мы справимся и не промахнемся!

В столовую и на линейку мы должны ходить только строем. И с песней. Но мы знаем только несколько строчек типа: «…с нами наступит новое время, с нами наступит новое время!» Оказывается, что и группы военнопленных из других лагерей поют всегда одно и то же.

Некоторые из тех, кто прибывает из других лагерей, даже не знали, куда их везут.

Некоторых забрали прямо с лесоповала в том, в чем они были. Среди них было и несколько офицеров.

Здесь можно было встретить людей самых разных профессий: преподавателей университета и студентов, владельцев предприятий и транспортных рабочих, владельцев гостиниц и официантов и вообще кого угодно.

Некоторых из них местные политинструкторы отобрали после непростых экзаменов, чтобы в антифашистской школе воспитать из них «убежденных и активных антифашистов». Среди них есть и старые члены Коммунистической партии Германии, которые были лично знакомы с Эрнстом Тельманом.

Однако здесь можно встретить и бывших нацистов.

Тут есть кавалеры Золотого Немецкого креста (военный орден Немецкого креста (в золоте и серебре), учрежденный Гитлером в сентябре 1941 г. как промежуточная ступень между Железным крестом 1-го класса и Рыцарским крестом. — Ред.), а также люди, служившие в Главном управлении РСХА.

Тот, кто десять лет страдал в концлагере Бухенвальд, здесь уже больше не считается заслуженным антифашистом.

Все прежние различия стерты. С первого взгляда священники выглядят здесь точно так же, как и подсобные рабочие. И только приглядевшись, можно заметить следы духовности на их лицах.